Обручение с вольностью

— Уж вы про манифест-то вставьте, — со слезами отвечала Татьяна Фаддеевна, чувствуя бесполезность своих слез и хватаясь за слова Евлампия Максимовича, как за спасительную соломинку. — И слог поправьте, чтоб не так обидно было. — Она намеревалась все это с достоинством посоветовать, но не сдержалась, мучи­тельно повела головой из стороны в сторону и вдруг запричитала протяжно, по-бабьи, без всякой уже на­дежды образумить Евлампия Максимовича своим при­читанием:— Го-орюшко мое! Ой горюшко-о!

Да это про нее ли в девичестве старухи говорили: «Вертушка, всегда зубы на голи, не будет из нее доб­рой хозяйки!» А неправду говорили. Вот хозяйка она и мать и плачет теперь бог знает о чем — самой себе объ­яснить трудно. Мужа отплакала, дитятко отплакала, а нынче последним надеждам черед пришел.

Евлампий Максимович рванулся в подушках, на­крыл своей ладонью руку Татьяны Фаддеевны и, бестол­ково перебирая ее пальчики, пообещал:

— Все сделаю, как вы сказали.

И действительно, поправил слог, не обманул. А так­же про манифест вставил. Все сделал, как обещал, од­ним словом.

И Андрей Терентьевич Булгаков, пермский берг-ин­спектор, ожиданий графа Аракчеева тоже не обманул. Подыскал для практиканта Соломирского классную должность, как того настоятельно требовали нужды Российской империи. Но сам Соломирский ничего про это еще не знал, ибо по-прежнему находился в городе Екатеринбурге по служебной надобности.

IX

Едва поднявшись на ноги, Евлампий Максимович от­правился в Екатеринбург, чтобы сдать прошение на та­мошнюю почтовую контору. Нижнетагильскому почт­мейстеру он не доверял. Тот вполне мог известить Си- гова об очередной жалобе.

Екатеринбургский почтовый служитель принял пись­мо с самым почтительным видом, старательно запи­сал в маршрут. Он даже деньги принял с таким выра­жением лица, словно делал это лишь по неукоснитель­ному долгу службы. А нет, так и сам бы еще приплатил за счастье держать в руках куверт, которому суждено столь славное путешествие.

Тут за окном послышался шум голосов. Проста­вив на куверте номер, служитель встал и подошел к окошку.

— А, — сказал он, — Косолапова ведут. Главного смутьяна кыштымского. Каждый день его тут проводют — из острога в суд, а народ все любопытствует. Здоров он больно, Косолапов-то!

Про возмущение, случившееся на Кыштымском за­воде купца Расторгуева, Евлампий Максимович слышал, конечно. Мастеровые и непременные работники там чуть не полгода волновались. Управляющего избили, ка­заков камнями прогнали и грозились даже весь завод пожечь. Дело до государя дошло, а уж он распорядился туда воинскую команду направить. Пять сотен башкир­цев послали, две роты Верхнеуральского батальона да Троицкий батальон весь при двух орудиях. Сам Булга­ков экспедицию возглавил. Только так и удалось бун­товщиков к послушанию привести. Простых мужиков до сотни человек палками наказали, а главных зачин­щиков, в том числе и Климентия Косолапова, посадили в Екатеринбургский острог. Здесь над ним суд произво­дили. Говорили, что Климентий — мужик грамотный, не-

пьющий, а Горный устав от доски и до доски знает, как дьячок псалтырь.

Евлампий Максимович тоже подошел к окну.

Окруженные обывателями, по улице шли четверо солдат — вели огромного черного мужика в разодран­ной рубахе, со связанными за спиной руками. Оттого, что руки за спиной были связаны, мужик еще могутнее казался. Но и без того видно было, что здоровый — ко­сая сажень в крыльцах. Шел он спокойно, улыбался по сторонам, а солдатики за ним семенили, будто он их вел, а не они его.

— Как на свадьбу идет, — сказал служитель.

Не ответив, Евлампий Максимович вышел на улицу. Вообще-то он мастеровых кыштымских жалел, зная, что над ними всякие мучения делали: розгами секли и дег­тем по стеганым местам» мазали, между печей на сут­ки сажали, девок выгоняли на горную работу. Но смуть­янства он все равно не одобрял, потому что смутьян­ство. Кто за справедливость даже бунтует, тот, выхо­дит, в закон нисколь не верит и за это поплатиться должен — закон-то против него и обернется. Вот его самого, Евлампия Мосцепанова, в острог не ведут, рук за спиной не вяжут, а кому вяжут, тем за дело, зна­чит.

Он достал из кармана гривенник, подал солдатику:

— Купишь ему после водочки.

Косолапов, заметив это, усмехнулся загадочно:

— Жалеешь меня, барин? А ты себя лучше пожа­лей. Мне твоя милостыня ни к чему. Лучше народу отдай. Пущай выпьет за мое здоровье.

— Я выпью, — сказал солдатик.

— Выпей, — согласился Косолапов. — За хорошего человека отчего не выпить.

И первым дальше пошел, вперед конвоя.