Обручение с вольностью

— Зря вы его жалеете, — вздохнул подошедший почтовый служитель. — Он и в остроге, как у Христа за пазухой живет. Видали кулачищи? Ручные кандалы ему в кузне надевать стали, так он по молоту в каж­дую руку схватил и не подпустил никого. И в секретную комнату, в карцер то есть, не идет. А силой его вести боятся. Зверь ведь! Его на свидание с женой вывели, а он ее в камеру провел. Ночь, будто, целую у него ночевала, и никто не сунулся. Убьет, что ему терять! Вот и опасаются. Солдаты, те к нему в караул по жребию ходют. А начальник острога, майор Нейман, и вовсе носу не кажет...

— А где он в двенадцатом году был, твой Ней­ман? — яростно выдохнул вдруг Евлампий Максимо­вич.

— Не знаю, — растерялся почтовый служитель.

— Ну, так и молчи тогда!

Проговорив это, Евлампий Максимович в расстро­енных чувствах направился к ближайшему питейному заведению. По счастливой, но никакой роли в нашем повествовании не играющей случайности это заведение оказалось тем самым трактиром, о котором Сигов рас­сказывал Дамесу в вечер чудесного Фомкиного исце­ления.

Евлампий Максимович съел добрый кус пирога с головизной, выпил пару стаканчиков портеру и стал следить игру на бильярде. При этом он подавал игро­кам различные советы и упрекал их в нестрогом испол­нении правил. Вообще-то Евлампий Максимович на бильярде не игрывал. Но испытывал глубокую симпа­тию к артиллерийской этой игре, где шары, катающиеся по сукну, отдаленно напоминали пушечные ядра, толь­ко белые.

Вместе с Евлампием Максимовичем игру на бильяр­де наблюдал приятной наружности молодой человек, одетый в мундир горного ведомства. Но Евлампий Мак­симович на него никакого внимания не обратил, равно как и на сукно, восхитившее некогда Сигова. Между тем если сукно, может быть, и не заслуживало особого внимания, то молодой человек определенно заслужи­вал, ибо был не кем иным, как практикантом горного корпуса Соломирским. Он несколько раз обратился к Евлампию Максимовичу с почтительными вопросами относительно бильярдных правил. А однажды, явно пы­таясь завязать разговор, осудил турецкого султана, при попустительстве которого был повешен констан­тинопольский патриарх прямо в торжественном обла­чении.

Грекам, восставшим против турецкого басурманства, Евлампий Максимович давно сочувствовал. Он да­же записку составил, предлагая лить на Урале пушки для греческих гетеристов и отправлять их водным пу­тем, через Каму и Волгу, в Каспий, а затем по Кав­казу в Черное море. Записку эту Евлампий Максимович отослал графу Аракчееву, но ответа так и не по­лучил.

Сейчас, однако, он разговора поддержать не захо­тел. Лишь сказал о султане:

— Стервец, известное дело!

И вскоре покинул трактир, чтобы в тот же день от­быть обратно, в Нижнетагильские заводы.

Через несколько дней юный практикант тоже оста­вил Екатеринбург, явился в Пермь и там с немалым трепетом узнал о происшедших без него событиях.

А ведь могли эти двое, разговорившись в том трак­тире, близко сойтись друг с другом и даже подружить­ся. И тогда — кто знает!—может быть, и записка о литье пушек получила бы ход, и непорядки в демидов­ской вотчине были бы устранены вмешательством само­го графа Аракчеева.

Кто знает?

Но все сложилось так, а не иначе. Об этом и рас­сказ.

Тем не менее нужно упомянуть между делом и про ту смутную печаль о каких-то упущенных возможно­стях, которая отныне свойственна будет Евлампию Максимовичу и причин которой ему до конца жизни не суждено будет доискаться.

X

Евлампий Максимович сдал письмо на почту, и с этой минуты без всякого его участия начало оно со­вершать свой путь. Полетели почтовые тройки, заклу­билась пыль на тракте и на улицах губернского города Перми, которые по способности мгновенно одеваться пыльными облаками мало чем от тракта отличались.

Пермский гражданский губернатор Антон Карлович Криднер повстречался с почтовой тройкой неподалеку от здания Казенной палаты. После этой встречи он отер лицо платком и с печалью, можно сказать госу­дарственной, поглядел на серое пятно, неопрятно заво­локшее вышитую на платке монограмму.

— Надобно бы нам улицы замостить, — проговорил губернатор, обращаясь к сидящему рядом с ним в ко­ляске губернскому прокурору Баранову. — А то от сто­личных путешественников стыдно.

Прокурор, успевший отвернуть лицо при встрече с почтовой тройкой, ответил почтительно, но непре­клонно:

— Это, Антон Карлыч, не по моей части.

«Вот послужи с такими, — раздраженно подумал гу­бернатор. — Одну свою часть и знают. Нет чтобы кру­гозор иметь!»

Но вслух прокурору ничего не сказал, а кучеру ве­лел ехать потише.

XI

До бога высоко, до царя далеко, до князя Лобанова- Ростовского тоже не близко. А всех дальше до госпо­дина владельца Нижнетагильских заводов Николая Ни­китича Демидова.

После того как кони платовских казаков весело процокали по Елисейским полям и напились из фон­танов площади Согласия, Николай Никитич, снарядив­ший во время войны на свои средства целый полк, по­лучил назначение послом во Флоренцию. С тех пор он там прочно обосновался, не помышляя о возвращении на родину.