Обручение с вольностью

Еремей ушел, а Евлампий Максимович, покосившись в сторону палисадника, задумчиво приблизился к столу. Стол помещался в углу комнаты, под большой литогра­фией с портрета государя императора Александра Пав­ловича. На столе аккуратно подобранной стопой лежали черновики доношений Евлампия Максимовича на окрест­ные злоупотребления начальства. Черные списки лежали там, а белые разлетелись голубками в Екатеринбург, и в губернию, и в Санкт-Петербург. Только что может бе­лый голубок? Не выклевать ему неправды и беззакония. Лишь тяжкую, как маршальский жезл, славу ябедника принесли Евлампию Максимовичу эти голубки на своих крыльях.

Впрочем, в последнее время он прошения свои писать оставил, причиной чему был отчасти их неуспех, а от­части обстоятельства, о которых будет сказано далее.

Евлампий Максимович отвернул уголок верхнего листка и взглянул на дату — прошение написано было почти год назад, в июле. «Так-то, братец, — подумал он. — Потому и ангел тебе явился...»

Поднял голову, посмотрел на литографию и поразил­ся— лицо государя удивительнейшим образом сходство­вало с тем ликом, который только что предстал перед Евлампием Максимовичем в палисаднике. То же кроткое сияние излучало это лицо, та же сквозила в нем нежная розоватость, и даже губы сложены были так, словно вот- вот обозначат заветное указание, явившееся от ангела.

Евлампий Максимович прошагал в сенцы, зачерпнул из ведра ледяной воды, выпил. Еще зачерпнул и еще по­пил, а остатки вылил себе на голову. Его густые прежде, рыжеватые волосы за последние годы заметно прореди- лись, и холодные струйки щекотно пробежали по коже. Обтерев лоб рукавом халата, Евлампий Максимович во­ротился в комнату, вновь сел у окна и запалил трубку. Однако в скором времени мысли его уклонились от то­го русла, по которому он им назначил течь. Немедленно захотелось вдруг узнать, что делает государь в настоя­щую минуту, чем заняты тело его и душа. Несколько картин, сменяя одна другую, пронеслись в мозгу: смотр, бал, одинокое бдение в рабочем кабинете. Но картины были тусклы, потому малоубедительны, и Евлампий Максимович оставил этот труд воображения.

Лишь присказка почему-то в памяти всплыла: «Близ царя — близ смерти».

А государь император Александр Павлович принимал в этот вечер известного противника рабства, американ­ского квакера Томаса Шиллитоу. Они сидели вдвоем в одной из малых гостиных Царскосельского дворца. Раз­говор шел о несчастной судьбе американских невольни­ков, и ничего удивительного в этом не было, поскольку государь не раз показывал себя решительным сторон­ником аболиционизма.

Волосы Томаса Шиллитоу покрывала простая черная шляпа из недорогого сукна. Она и вообще-то, сама по се­бе, выглядела в покоях дворца довольно странно, а бу­дучи надетой на голову —просто чудовищно. Но госуда­ря, казалось, это ничуть не смущало. Он уже имел дело с квакерами и посвящен был в их учение о греховности снимания шляп перед кем бы то ни было. Недаром на­кануне этого визита пришлось предупредить дежурных адъютантов о предстоящем нарушении придворного эти­кета.

Подали чай с фруктами и пирожными.

Прежде чем взять чашку, Томас Шиллитоу снял шля­пу и на несколько мгновений возвел глаза к высокому, украшенному фигурными кессонами потолку. Затем, уб­рав шляпу с колен, пристроил ее на соседних креслах. Государь воспринял это как должное. Он понял, что в настоящую минуту снимание шляпы не было грехом — она снималась не перед светским владыкой, а перед бо­гом, пославшим пищу.

Однако, когда гость на предложение положить в чай сахар отвечал укоризненным покачиванием головы, го­сударь не мог сдержать недоумения.

— Русские раскольники не пьют чаю, — сказал он.— Но сахар употребляют и они. Самый цвет его не вызы­вает мысли о грехе. Чем он заслужил вашу немилость?

Государь сидел вполоборота к собеседнику. Он был глух на одно ухо, еще в юности пораженное сильным гро­мом артиллерии. Время от времени Томас Шиллитоу видел профиль государя. Ясный, словно вырезанный на камее, он напоминал профиль его великой бабки, импе­ратрицы Екатерины. Казалось, этот профиль должны бы­ли украшать мирт, лавр и олива.

— Моя община, — вежливо объяснил Томас Шиллитоу, — решила отказаться от употребления сахара, пос­кольку он есть плод труда невольников.

Государь сочувственно улыбнулся, и его собеседник не мог не отметить, что русский император прекрасно владеет улыбкой глаз, этим искусством избранных.