Обрученные Венецией

У нее раскалывалась голова, и почему-то заболело сердце. Каролина попыталась сделать вдох, и в самом деле почувствовала себя немного легче. В порыве нахлынувшего беспокойства сенатор прижал ее к себе, словно пытался утешить и своим телом вдохнуть в нее жизнь. Коснувшись синьорины, его охватило желание прижать ее к себе еще крепче, но она стала еще более хрупкой, чем была прежде, и Адриано попросту боялся ее раздавить. Необычайная волна неведомого чувства прошлась по его телу, окатывая Фоскарини мягко сотрясающим теплом. Ему следовало бы ослабить свои крепкие объятия, но он оказался не в силах подчиниться этой надобности!

Да и сама Каролина в этот самый момент крайне не желала бы этого: ее посетило неописуемое, но уже знакомое чувство защищенности и спокойствия. Она склонила голову ему на плечо и ощутила, как слезы беспомощно катятся по ее щекам. Адриано почувствовал, как у него увлажнилась рубаха от боли, исходящей из ее души.

– Постарайтесь успокоиться, милая синьорина. Недаром я не желал говорить вам обо всем сейчас, пока вы не окрепли…

Он заставил себя оторваться от ее прекрасного тела и помог улечься на подушки.

– Нет-нет, сенатор, я ведь должна знать правду…

«Правду… правду… правду…» – прозвенело в его ушах, как оглушительное эхо. Нехорошо получается – как раз этого синьорине не пришлось от него услышать. Но как можно сказать правду, если при прозвучавших словах она едва не лишилась чувств?

– И почему же он так просто отдал меня вам, я не понимаю, – вымолвила Каролина, и Адриано заметил, что она уже устала от их разговора.

– С вас довольно новостей на сегодня, синьорина, – ответил он, но ее умоляющий взгляд заставил его продолжить. – Как сказал сам Маттео: ваш отец поручил ему спрятать вас, ибо ваша жизнь в опасности…

– Поразительное стечение обстоятельств, – пролепетала Каролина и прилегла на подушки. – Я, и впрямь, устала… позовите лекаря Армази…

– Ну и как ты хочешь, чтобы я сказал ей правду? – Адриано посмотрел на Витторио испепеляющим взглядом. – Я лишь «размыл» действительность, даже не ставя ее в известность о печальных событиях, на самом деле имевших место быть, как она едва не потеряла сознание…

– Вынужден согласиться, Адриано, что тут ты прав, – согласился Витторио, вымывая руки. – Говорить ей что-либо еще рано – она очень слаба.

– Витторио, когда я могу ее забрать к себе во дворец? – спросил Адриано, задумчиво и бесцельно глядя в окно.

– Завтра ночью. Хочу еще сутки понаблюдать за ней, – ответил Витторио. – Я дам рекомендации Урсуле, как за ней ухаживать. В твоем палаццо ей будет куда лучше. В моем доме нет условий, достойных дамы такого уровня.

Адриано ценил честность лекаря, но сейчас он не желал слышать от него подобные вещи.

– Витторио, у вас замечательный дом, который благоухает чистотой. Причем, оно чисто не только визуально, но и духовно. Я и так обременил всех вас, оставляя Каролину здесь…

– Ох, Адриано, ты глупец, если думаешь, что моей семье тяжело помочь тебе, – Витторио по-дружески обнял Фоскарини. – К тому же она – прелестный человек. Это заметили все мы. Ты перевезешь ее к себе, а что дальше? Тебе ведь скоро отбывать в Рим…

– Это так: я отправляюсь туда по делам республики. Но через пару недель я рассчитываю вернуться в Венецию. За это врем я мне уже что-нибудь станет известно о последствиях событий в Генуе.

Пока Адриано пребывал в Риме, решая политические вопросы республики, Каролина находилась в его палаццо и постепенно набиралась сил. В последний раз ей довелось наслаждаться присутствием Адриано лишь в ту ночь, когда он перевозил ее из дома Витторио в свои владения.

Тогда, к великому разочарованию синьорины, их общение с сенатором оказалось весьма кратковременным. На том сказалась ее слабость, лишившая ее непринужденного общения. И по неведомой для Каролины причине она боялась обронить неуместные фразы, а потому предпочла сторониться общения с ним. А он, в свою очередь, лишь временами беспокоился о ее самочувствии и тихо говорил с Витторио о посторонних делах.

В памяти синьорины остался тот прекрасный момент, когда она впервые проснулась в теплой уютной постели, устланной мягкими перинами и необычайно нежным бельем.

Золотисто-бежевые тона комнаты, сверкающие во власти солнечных лучей, слегка ослепили ее, и Каролина изредка закрывала глаза, позволяя им привыкнуть к яркому свету, который пропускали в комнату три высоких окна. Напротив высокой кровати, завешанной светлым балдахином, стоял красивый большой комод, на котором находилась высокая фарфоровая ваза, исписанная неведомыми для Каролины символами. В вазе благоухали свежие розы белого цвета.

Над комодом висел портрет в коричневом обрамлении, где в нежно-розовых тонах изображалась довольно красивая молодая женщина с задумчивым ласковым взглядом.