Все новое приукрашивалось, все старое выдавливалось. Компания отказалась от услуг привычных поставщиков, старые контракты были разорваны, заслуженным сотрудникам было предложено работать меньше за меньшую зарплату. В компании воцарилась психология спасательной шлюпки в открытом море. Месяц за месяцем «слабаков», как ненужный балласт, выкидывали за борт, а уцелевшие из последних сил цеплялись за борта. Моральный климат в офисах стал невыносимым. Потребители были окончательно вычеркнуты из списка приоритетов «Интеркома». Когда дела принимали совсем дурной оборот, руководство принималось искать виновного, но отыскать его было невозможно, так как все решения принимались коллегиально, на заседаниях разнообразных комитетов и подкомитетов. Когда за принятое решение отвечают все, за него не отвечает никто.
Эрика наблюдала весь этот кавардак с мрачным отвращением. Ей пришлось пережить гибель собственной компании, но тогда это было предопределено обстоятельствами и неизбежно. Теперь же она участвует в самом провальном управленческом проекте за всю историю капитализма. Кто после этого возьмет ее на работу?
Дела компании шли все хуже и хуже. Однажды Эрика присутствовала на совещании, где были оглашены последние данные о прибыли.
– Это какая-то ошибка, – безмятежно произнес один из «мальчиков Таггерта». Эрика отчетливо услышала, как в задних рядах кто-то громко застонал. Никто не обратил на это внимания, но Эрика, выждав некоторое время, оглянулась, чтобы посмотреть, кто это был. Она увидела плотного пожилого человека с двойным подбородком в белой рубашке с коротким рукавом и красно-синем галстуке. Эрика видела этого человека на многих встречах и совещаниях, но он никогда не выступал. Она принялась внимательно его рассматривать. Мужчина сидел, опустив голову, и внимательно разглядывал свои большие, мясистые руки. Потом он поднял голову, и их взгляды встретились. Мужчина осклабился в притворной улыбке, и Эрика отвела взгляд.
После совещания Эрика догнала его в коридоре и пошла рядом.
– И что вы об этом думаете? – спросила она.
Мужчина окинул ее недоверчивым взглядом.
– Каков пафос! – сказала после недолгой паузы Эрика.
– Да уж, причем отвратительный пафос. Невероятная гадость, – согласился мужчина.
Так начался проект «Валькирия».
Мужчину звали Рэймонд. Он работал в компании 32 года. Избавиться от него администрация не могла, так как он был теперь единственным в компании человеком, разбиравшимся в технических вопросах. Его оставили, но полностью отстранили от участия в принятии решений. Теперь он в основном занимался тем, что подчищал чужие огрехи. От Рэймонда Эрика узнала, что в компании есть недовольные, такие же, как она сама, и что их достаточно много. Это было настоящее диссидентское подполье, настоящая сеть самиздата
Глава 15. Мудрость
Целыми днями Эрика на работе сходила с ума от ужаса перед тем, что вытворял Таггерт со своими приспешниками. Вечерами (иногда очень поздними вечерами) она возвращалась домой, к Гарольду. Но Гарольд не мог помочь ей конкретным деловым советом. Он давно отошел от суетной корпоративной жизни. Но все же он изо всех сил старался помочь Эрике, высказывая свое мнение о том, как надо относиться к ее проблеме.
Гарольд глубоко погрузился в работу Исторического общества. Сначала он занимался составлением каталогов для выставок, но затем продвинулся и был назначен их куратором и организатором. Историческое общество было тихим, сонным учреждением, возникшим еще в XIX веке и располагавшим огромным хранилищем бесчисленных реликвий. Гарольд часами просиживал в хранилище, роясь в ящиках и папках. Иногда он спускался в подвал, где хранились главные сокровища общества.
Самым ценным из них было платье одной актрисы, в котором она играла в спектакле Театра Форда в тот вечер, когда был застрелен президент Линкольн. Сразу после выстрелов актриса бросилась в президентскую ложу, и голова Линкольна покоилась на коленях актрисы все время, пока люди пытались перевязать раны и остановить кровь. На этом платье с ярким цветочным узором до сих пор сохранились пятна запекшейся крови – крови Линкольна.
Однажды, в самом начале своей работы в Обществе, Гарольд спустился в подвал, надел белые перчатки, извлек платье из ящика, расправил его и положил себе на колени. Трудно описать чувство благоговения, охватившее в тот момент Гарольда. Лучше других это чувство описал историк Йохан Хёйзинга[105]
: