Общественное животное. Тайные источники любви, характера и успеха

Ощущение непосредственного прикосновения к прошлому – это чувство столь же глубокое, как чувство чистейшего наслаждения произведением искусства. Это экстатическое чувство растворения в окружающем мире, чувство прикосновения к сущности вещей, чувство восприятия исторической истины.

С головой погрузившись в сокровища Исторического общества, Гарольд чувствовал, что проникает сквозь время и вступает в миры давно минувших эпох. Чем дольше он работал в Обществе, тем сильнее погружался в прошлое. Он регулярно организовывал выставки, посвященные тем или иным историческим событиям или периодам – викторианской эпохе, американской революции или еще более ранним временам. В интернет-магазинах и на аукционах он заказывал и покупал афиши, газеты и прочие артефакты того периода, которому была посвящена очередная выставка. Он держал эти вещи в руках, пытаясь представить себе руки, которые держали их задолго до него, в давно минувшие времена. Гарольд рассматривал их в лупу и пытался мысленно проникнуть на сотни лет назад.

Войти в его кабинет было то же самое, что погрузиться в далекое прошлое. Если не считать ноутбука и нескольких книг, здесь не было ни одной вещи, изготовленной позже его рождения. Все было старинным – мебель, ручки, литографии, бюсты и ковры. Гарольд вовсе не хотел бы и в самом деле жить в эпоху свирепых воинов или в эпоху аристократов, но его до глубины души трогали идеалы давно ушедших дней – эллинская честь, кодекс средневекового рыцарства, этикет викторианских джентльменов.

После очередной удачно проведенной выставки один издатель, перелистав каталог, составленный Гарольдом, предложил ему написать книгу о Сэмюеле Морзе[106]. Впоследствии Гарольд написал целую серию исторических книг и биографий. В среднем он каждые два года выпускал по книге.

Гарольд не стал вторым Дэвидом Маккаллоу[107]. По известным ему одному причинам он никогда не брался за биографии по-настоящему великих людей – Наполеона, Линкольна, Вашингтона или Франклина Рузвельта. Он сосредоточил свое основное внимание на достойных восхищения, состоявшихся мужчинах и женщинах и представлял их читателям как образец того, как надо прожить жизнь.

Пока Эрика боролась с Таггертом, Гарольд работал над книгой об английском Просвещении. Он писал групповой портрет Дэвида Юма, Адама Смита, Эдмунда Бёрка и некоторых других мыслителей, политиков, экономистов и просто умных людей, которые в XVIII веке были властителями дум в Британии. Однажды вечером он рассказал Эрике о разнице между французским и английским Просвещением, так как подумал, что это может помочь ей в работе.

Французское Просвещение вдохновлялось идеями таких мыслителей, как Декарт, Руссо, Вольтер и Кондорсе. Эти философы, жившие в мире, погруженном во мрак феодальных предрассудков и средневекового суеверия, пытались просветить его незамутненным светом разума. Вдохновленные научной революцией, они безусловно верили в мощь индивидуального разума, в его способность вскрывать ошибки, рассеивать заблуждения и прокладывать путь к всеобщей универсальной Истине. Таггерт и его команда были как бы выродившимися наследниками французского Просвещения.

Но, рассказывал Эрике Гарольд, было и другое Просвещение, возникшее приблизительно в то же самое время. Духовные вожди английского Просвещения также признавали важность разума, они вовсе не были поборниками иррационального. Но они были убеждены в том, что индивидуальный разум ограничен и его значение второстепенно. Дэвид Юм писал:

Разум есть и навсегда останется лишь рабом страстей; он никогда не сможет претендовать на что-то большее, чем на то, чтобы служить и повиноваться им.

Ему вторил Эдмунд Бёрк:

Мы – рабы необузданных чувств. Мы боимся оставить человека и его поступки наедине с его индивидуальным разумом, ибо подозреваем, что запасы его у каждого отдельного человека весьма скудны.