Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

Теперь можно было говорить открыто: демократию. Но какую демократию? Чью демократию? Демократию в каких сферах? Несмотря на мощное присутствие «Америки» как оккупанта и как образцового государства и общества, было очевидно, что демократию невозможно ни навязать извне, ни извлечь из некоего якобы «либерального» статус-кво, существовавшего до 1931 года. Ее нужно было представить и утвердить в контексте новых и изменчивых реалий. Описывая горькие последствия запрета Макартуром всеобщей забастовки 1947 года, Маруяма определил задачу следующим образом:

Теперь нашей задачей стало осуществить то, чего не смогла осуществить реставрация Мэйдзи: завершить демократическую революцию. От нас требуется столкнуться с проблемой самой человеческой свободы. Ситуация, с которой сталкивается Япония, конечно, не такова, чтобы ее можно было разрешить простым возвращением к ортодоксальному наследию свободы модерна. Носителем «свободы» больше не является «гражданин», как его представляли либералы времен Локка; скорее, им становятся широкие трудящиеся массы с рабочими и крестьянами в центре. Даже в этом случае вопрос заключается не просто в чувственном освобождении масс, а, скорее, в том, как и насколько основательно массы должны обрести новое нормативное сознание [Маруяма 1976г: 305].

Таким образом, для Маруямы демократия влекла за собой пробуждение в массах политической субъектности. По его мнению, она могла возникнуть только наравне с «новым нормативным сознанием». Оно, в свою очередь, потребовало бы твердой приверженности со стороны науки в широком понимании: демократизация политики требовала демократизации науки. В этих условиях роль общественных наук, опять же в широком понимании, должна была стать решающей.

Очевидно, что Маруяма был сознательным наследником европейского просвещения и эпохи Мэйдзи. По большей части он обращался к образованной аудитории через средства массовой информации с ограниченным охватом – университетские и публичные лекции, выступления перед общественными и образовательными организациями, публикации в журналах общественного мнения, а не в ежедневных тиражных изданиях и т. д. Несмотря на то что он участвовал в таких проектах, как «Сёмин дайгаку» (Народный университет) Кибэ Тацудзи, профессиональная идентичность Маруямы оставалась тесно связанной с Токийским университетом, где он занимал кафедру восточноазиатской политологии вплоть до своей отставки в 1971 году.

Между тем организационные обязательства Маруямы также были невелики. После 1945 года он присоединился к ряду групп, среди которых «Сэйнэн бунка кайги» (Молодежная культурная конференция), «Нидзюсэйки кэнкю:дзё» (Институт исследований XX века), «Сисо: но кагаку кэнкю:кай» (Исследовательская группа по науке мышления), «Кэмпо: мондай тё:сакай» (Исследовательская группа по конституционным проблемам), «Хэйва мондай данвакай» (Мирная группа по обсуждению проблем) и так далее. Некоторые из этих групп продержались недолго; другие сохранились в рабочем состоянии. Маруяма так и не стал партийным идеологом какого-либо рода на национальном уровне, оставаясь вместо этого независимым левым276.

Вкратце, Маруяма безоговорочно полагался на распространение и «трансляцию» своих идей в повседневный мир через значительно расширяющийся слой студентов и «белых воротничков». Действительно, он пришел к пониманию того, что просвещение, осуществляемое академически образованными людьми и для них, может зайти довольно далеко в укоренении демократии. Прежде всего, это должна была быть эпоха масс, организованного капитала и труда, включая умственный труд. Как и в случае со всеми японскими левыми на протяжении 1950-х годов, для Маруямы такое отношение демократии к социализму стало насущной проблемой. Политическая независимость не может быть равна апатии.