Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

Безусловно, выведение традиций из-под мишени осуждения раннего послевоенного времени придало необходимую степень конкретности в определение модерного или гражданского общества в Японии. Американские обществоведы, как специалисты, так и компаративисты, были особенно впечатлены способностью корпораций использовать учреждения среднего и высшего образования для подготовки наемных работников, даже при условии, что только (значительное) меньшинство могло надеяться на «пожизненный найм» в престижной фирме. Внимание также было обращено на большую экономическую роль корпоративных сетей с их взаимосвязанными капиталами и постоянным и тесным сотрудничеством с государством. Вместо обобщенного (западного) представления о современном обществе, которое рассматривало независимые негосударственные образования – сферу частных граждан, религиозные и добровольные организации и т. д. – как действующие на основе рыночных отношений социальных «равных», модернизация в Японии, как считалось, поддерживала и продвигала «неофеодализм» в человеческих отношениях. Оказалось, что «культура» была ключом к росту, однако культура означала не сближение, а глубокие и значимые различия.

Расцвет ростизма пришелся на национальное празднование столетия Мэйдзи и выставку Экспо-1970. Могло показаться, что ростизм и культурализм продолжат существовать в тандеме. Но Война во Вьетнаме положила суровый конец иллюзиям об американском всемогуществе; среди ее жертв оказалось представление о модернизации как об измеримом (и управляемом) процессе. Правительство и корпорации Японии также оказались дискредитированы как заинтересованные в конфликте стороны. Внутри страны издержки ростизма проявлялись в виде ошеломляющего загрязнения окружающей среды, перенаселенности городов и ощущения, что корпоративные интересы оправдывают неограниченный спрос на рабочую силу в Японии. Ни частная, ни общественная жизнь, казалось, не имели никакого значения.

Вся эта ситуация должна была предоставить прекрасную возможность для марксизма77. В какой-то степени это так и было: в конце 1960-х годов Утида Ёсихико (1913–1989) и Хирата Киёаки (1922–1995) выступили с критикой как японского капитализма, так и социализма советского образца на основе их одинакового развития как режимов, в которых «права государства» преобладали над правами общества или отдельных лиц. Утида утверждал, что

…современный японский капитализм развился… благодаря объединению сверхмодерного с домодерным, а не с модерным или гражданским. Именно выживание самой домодерности обеспечило столь быстрое развитие сверхмодерности в Японии. Из чего можно сделать вывод, каким бы парадоксальным он ни казался, что в Японии капитализм развился благодаря слабости гражданского общества [Yamada 1987: 40]78.

Со своей стороны, Хирата взялся за задачу (долгое время откладывавшуюся в японских марксистских кругах, но в конце концов спровоцированную китайско-советским расколом и советским вторжением в Чехословакию) критического анализа «реально существующего социализма» с точки зрения текстов самого Маркса. Взяв за основу следующее высказывание Маркса: «отрицание» капиталистической частной собственности восстанавливает «индивидуальную собственность на основе… кооперации и общего владения землей и произведенными самим трудом средствами производства», Хирата утверждал, что социализм – это не что иное, как восстановление индивидуальной собственности [Маркс 1960: 773]. Вместе Утида и Хирата предприняли попытку переосмыслить понятие гражданского общества, отделив его от капитализма и от понятия частной собственности. Восстанавливая единство между трудом и собственностью, марксисты школы «гражданского общества» стремились обеспечить теоретическую – и этическую – основу для независимого социализма [Хирата 1969] (см. также [Hirata 1987: 65–71; Yamada 1987: 38–41]).