Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

Более того, марксизм, наряду с современной экономикой, был институционализирован как обязательная дисциплина на многих факультетах японских университетов. Наиболее влиятельной была школа, связанная с Уно Кодзо, чья система политэкономии, наряду с политологией Маруямы и исторической экономикой Оцуки, считалась одним из трех основных течений послевоенных японских общественных наук79. С конца 1930-х годов Уно проводил логическую – гегелевскую – реконструкцию «Капитала», разрабатывая оригинальную структуру «базовых принципов» политэкономии наряду с трехэтапной исторической моделью капиталистического развития, кульминацией которой стал «анализ текущих условий». Отличавшаяся строгим отделением экономической науки от идеологической деятельности и изображением капитала как «структуры» всевозрастающей власти, школа Уно представляла собой воплощение марксизма как «объективной» науки политэкономии. Хотя мотивация Уно отделять науку от идеологии проистекала из его отвращения к сталинской политизации, ловушка его системы заключалась в том, что если марксизм интерпретировать исключительно как науку, то его легко можно будет заменить чем-то более «эффективным».

Однако то, что произошло в начале 1970-х годов, было не просто поиском «лучшей науки». Поскольку к эмпирическим исследованиям стали относиться пренебрежительно либо как к идеологии наемных специалистов (не «лишенных оценочности», а «лишенных ценности», как говорили критики), либо как инструменту квиетизма, тенденция смещения ориентации с количества на качество, с «науки» на «культуру» распространилась и на общественные науки. Японские труды по устройству общества – Наканэ Тиэ в 1970-х или десятилетием позже Мураками Ясусукэ (1931–1993) – приобретали все более глубокий оттенок того, что можно назвать «сверхмодерной» перспективой: точки зрения, согласно которой именно преемственность «домодерных» организационных моделей и способов мышления сделала возможным беспрецедентный экономический рост Японии. По мнению этих аналитиков, жизнеспособность японских общественных организаций проистекала из их культурных основ: рационализированной зависимости, корпоративного персонализма и коллективной инструментальной рациональности80. В марксизме «Ко:дза-ха» и послевоенном модернизме культура – и сообщество – означали «отсталость», ограничение рациональности. Теперь, когда посредничество, сдерживающее механизм некорпоративного гражданского общества, или обещания сближения с другими развитыми индустриальными обществами больше не требовались, японская культура определяла авангард не капитализма, который наряду с демократией почти не упоминался, а новой, ориентированной на информацию и коммуникацию «системы». Япония стала воплощением будущего, которое было не только постмарксистским и постсоциалистическим, но также постиндивидуалистическим и посткапиталистическим.

Однако в общественных науках возникали и другие представления о культуре и сообществе. В 1970-х годах критическая экономика переместилась из системного марксизма в ad hoc среду локальных и экологических движений. Предметом критики в трудах академических экономистов, включая Цуру Сигэто, Миямото Кэнъити и Удзаву Хирофуми, был не столько капитализм, сколько конкретные патологии самого ростизма: склонность к масштабным строительным проектам, растущая стоимость земли, поспешное и нерациональное проектирование, разрушение экологии и общества81. В этих трудах, скрыто или явно, утверждалось, что значимость общественных наук заключается не в их вкладе в экономический рост, а в интеллектуальных ресурсах, которые они могут предоставить как людям на местах, так и народу как национальному сообществу, чтобы пережить неизбежные циклы роста и спада в развитой глобализированной экономике.