Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

Да, это лозунг, но еще и воплощенный проект. С точки зрения развития производительных сил, которое стало (навязанным себе же) критерием для измерения прогресса на пути к западной модерности, Япония накануне Реставрации Мэйдзи была катастрофически отсталой страной. Отсталость и связанная с ней военная и экономическая уязвимость перед великими державами были очевидны с точки зрения здравого смысла. Кроме того, отсталость угнетала также интеллектуально и психологически – каким-то образом все это нужно было преодолевать. В этом заключалась первостепенная политическая и принципиальная проблема. Однако капитализм как система никогда не рассматривался как цель, к которой нужно стремиться, и никогда не был рецептом, который бы предлагали Японии интеллектуальные агенты Запада. Но если бы даже это было так, можно ли было доверять твердым, но центробежно ориентированным принципам «невидимой руки» в том, что они направят народную энергию на достижение явно политических целей завоевания «уважения» Запада и построения сильного и независимого государства? Такой либерал, как Фукудзава Юкити, например, мог бы согласиться с этим, но, несмотря на его высокий авторитет, цели промышленности и империи понимались как требующие от государства объединения лучших и умнейших людей Японии в так называемую моральную силу. К началу XX века эта, объективно видимая, рука сделала свое дело. Япония могла похвастаться преданными своему делу государственными чиновниками с внушающим страх корпоративным духом, зарождающейся тяжелой промышленностью и империей.

Таким образом, «преодоление отсталости» было национальным проектом Японии, провозглашенным в Клятве Пяти пунктов, отраженным в императиве фукоку кёхэй и реализованным, к изумлению и беспокойству Запада, в позднюю эпоху Мэйдзи. И «неотрадиционный» поворот эпохи сопутствовал этим организационным триумфам и был неотъемлемой их частью. После вестернизированной цезуры «цивилизации и просвещения», прошлое возвращалось как для того, чтобы утвердить настоящее – модерность, подчиненную дисциплине традиции, – так и для того, чтобы ограничить будущее. Время этого возвращения вряд ли было случайным. Институциональное завершение порядка модерна породило в Японии ощутимые социальные травмы и тревоги. Для элит, как и для масс, обращение к переосмысленной традиции (хотя и по-разному определенной) было одной из реакций на порядок модерна. Версия, выдвинутая в 1909 году Ито Хиробуми, является поучительной для нас в том смысле, что он указывает как на ожидаемые стабилизирующие эффекты, так и на политические риски стратегии традиционализации.

Ито начинает с критического анализа «феодального наследия» Токугавы. Раньше, еще до феодализма Япония была «однородной по расе, языку, религии и настроениям»; а затем долгое уединение и «многовековые традиции в сочетании с инерцией феодальной системы» сделали свое дело. При Токугаве «семейные и квазисемейные узы пронизывали и формировали сущность каждой общественной организации… с такими моральными и религиозными принципами, которые придавали чрезмерное значение обязанностям братской помощи и взаимовыручки». Мы, по словам Ито, «неосознанно превратились в огромную деревенскую общину, где холодный интеллект и расчет общественных мероприятий всегда сдерживались и даже часто находились под угрозой теплых отношений между людьми». Для Ито это наследие заключало в себе как сильные стороны, так и опасности. В деревенской общине, замечает он, «чувства и эмоции занимают более высокое место, чем интеллект, свободная дискуссия может быть подавлена», а «достижение и передача власти», как правило, становятся «семейным вопросом могущественной олигархии». Его рецепт таков: японская элита должна стремиться не к полному искоренению феодальных тенденций, а к манипулированию ими. С одной стороны, он признает: «Страсти и эмоции необходимо оставить ради хладнокровных расчетов национального благосостояния, и даже лучшими друзьями часто приходится жертвовать, чтобы у руля стояли люди с лучшими способностями и высочайшим интеллектом». С другой стороны, в «правильных» руках феодальное наследие может предоставить невероятную, неповторимую историческую возможность.