Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

Несмотря на то что мы рискуем заразить и других упомянутой выше идеологической усталостью, позвольте нам вкратце изложить понятие некапиталистического капитализма в том виде, в каком оно было впервые разработано в 1890-х годах, и в том, в каком оно существует сегодня. В некотором смысле, конечно, любой капитализм на каком-то уровне отрицает сам себя: невидимая рука одновременно объясняет социальный эффект собственной выгоды и обеспечивает светское оправдание эксплуатации. Везде условием успеха системы является капиталистическое бессознательное, так что невидимость системы не проблема, а признак идеологической нормальности. Представление о себе первоначального капитализма было представлением о силе, сродни «Божеству, осуществляющему свою волю, чтобы направлять человеческие действия тропами, выгодными для общества и которые люди не могут обнаружить сами» [Heilbroner 1985: 17]. В Японии нежелание говорить о капитализме как об определяющем элементе национальной идентичности имеет особое значение. Там невидимая рука, по-видимому, практически не имеет влияния на мораль ни на индивидуальном, ни на коллективном уровне. Безусловно, некоторые исследования экономики и общества эпохи Токугава намекают на представления о социальных выгодах индивидуального (семейного) «эгоизма» или на приравнивание коммерсантами-финансистами добродетели к рационально рассчитанной прибыли. Но вряд ли эти идеи когда-либо встречали безоговорочное общественное признание до или после 1868 года84. Скорее, капиталистическая идеология понималась в Японии как право отстаивать личные интересы, которые, в свою очередь, рассматривались как основа западного гражданского общества – «система желаний», как выразился Гегель. Идеологическая «операционная система» японского капитализма иная: она отрицает социальный эффект собственной выгоды или необходимость какой-либо связи между «гражданским обществом» и капитализмом. Вспомним наблюдение Ямады Тосио: «Каким бы парадоксальным он ни казался… в Японии капитализм развился благодаря слабости гражданского общества» [Yamada 1987: 40].

Вместо социальной раздробленности и расчетливой межличностной холодности гражданского общества и, следовательно, идеологических апелляций к невидимой руке, теории японского некапиталистического капитализма опираются на коллективистский динамизм, восходящий еще к эпохе Токугава. Это связано, в частности, с иэ, то есть домохозяйством, и деревней, а также с семейным корпоративизмом на сельскохозяйственных, кустарных и коммерческих предприятиях, который, как предполагается, является источником – наряду с перерождением бусидо: – нынешнего корпоративного духа групповой конкурентоспособности, индивидуального самопожертвования и лояльности по отношению к фирме. Неудивительно, что «многие японцы не осознают того факта, что Япония – капиталистическая страна». До тех пор, пока капитализм ассоциируется с эгоистически мотивированной погоней за прибылью, а гражданское общество рассматривается как система, призванная поддерживать этот эгоизм, как, спрашивается, Япония вообще может быть капиталистической?85 Действительно, обсуждение капитализма намекало (и продолжает намекать) на неодобрение; капитализм должен быть невидимым. Рост, с другой стороны, однозначное благо.

Если мы сможем вынести проблему капитализма за рамки нынешнего образа жизни японских фирм и спроецировать ее в исторической плоскости на национальный уровень, то увидим не то, что «дело Японии – это бизнес», а то, что «дело бизнеса – это Япония», характерное для Листа представление об экономике как о национальном проекте, одним из аспектов которого было создание экономических инструментов, действующих в «капиталистическом» режиме86. В современной истории Японии этот проект наиболее тесно связан с лозунгом эпохи Мэйдзи «богатая страна, сильная армия» (фукоку кё:хэй), хотя и с более поздней примесью Sozialpolitik.