Общежитие

Когда моряк и Кропин одевались в коридоре, чтобы одному ехать на вокзал, другому – проводить до автобуса, Жогин тоже мотнулся было за ними. Надел даже мешочное осеннее свое пальто. Но так и остался на месте с руками в карманах его. В раздумчивой одушевленности лифта – открывал и закрывал полы. Моряк похлопал его по плечу, попрощался. Жогин хотел,видимо, обнять моряка, но не смог высвободить рук из созданного лифта.Всё открывал его и закрывал. Пришлось оставить в кухне и лифт, и лифтёра.

По дороге Кропин говорил о сорока рублях на книжке Вали Семёновой. Что нужно сходить туда-то и туда-то, там-то заверить бумажку, подтвердить родство. И выдадут. В сберкассе. Офицер махнул рукой. Заговорил о других деньгах. О деньгах, потраченных Кропиным на похороны. Тут двух мнений не будет. Деньги он, моряк, вышлет через неделю. Телеграфом. Зачем же телеграфом-то? Дорого ведь? Да, телеграфом! – стискивал зубы, упрямился моряк. То ли пьяный, то ли ещё почему. Подошли к пустой остановке.Кропинзавысматривал автобус.

Снег, таившийся от фонаря в тени, казался… накалённым, красно-пепловым… И сразу вспомнилось сегодняшнее кладбище. Заснеженное, в падающих сумерках. Как на безбрежных зимних пространствах ройные огоньки сёл, всюду мерцали огни прогорающих могил. И могила, перед которой стояли, щель, куда нужно было опустить Валю, среди безбрежных этих снегов и жутких огней на снегу… казалась внезапно провалившейся, чёрной, зияющей… И виделось уже тоскующему Кропину, что неземные те, тайные отсветы на безбрежном кладбище, пришли сейчас и сюда, на эту остановку, пришли к ним, и никуда от них не уйти, никак их не забыть… Кропин боялся взглянуть на моряка, боялся увидеть в глазах его то же, что видел сейчас сам в раскалённой тени возле фонаря. Но моряк опять пребывал в туповатой задумчивости, казалось, не видел ничего. Пьяный? Но – когда? Ведь не пил почти!

Появился, наконец, автобус. Кропин поспешно объявил, что как раз тот, какой надо, 120-ый. Прижал левой перчаткой правую. Чтобы незаметно освободить ладонь для прощального рукопожатия. Но моряк вдруг повернулся и, не видя руки старика, замелькавшей как птица,схватил его за плечи:

– Отец, я хотел сказать… Слышишь, отец! Прости меня! – Встряхивал,ловил испуганные глаза старика:– Прости меня, отец! Слышишь! Прости!

– Да что ты! Что ты! Сынок! – бормотал Кропин, мгновенно пролившись слезами. Моряк крепко обнял его, поцеловал. Боком влез в автобус. И словно сам захлопнул за собой створки двери.

Непереносимые сдавливали горло ежи. Кропин трясся с непокрытой головой, больно наморщивался, слезами, казалось, сочился из всех морщин и морщинок лица, красно расплавляя в них пропадающий вдали автобус. Потом снял рукой красного снегу за фонарем. Покачиваясь, остужал в нём раскалённое лицо, точно гнулся-лез в колкую, бьющую по глазам ледяную темень.Стряхивая снег, надевал шапку. Пошёл обратно домой.

Так и не справившись с полами пальто, валялся Жогин посреди коридора. Весь раскрыленный, лицом в пол. Точно влетел сюда неизвестно откуда.

Никак не проходил в дверь, когда Кропин тащил.Процедура напоминала закантовку птеродактиля. Или дельтаплана. Еле протащил в комнату. На диване, перевёрнутый на спину, Жогин сразу захрапел в родном своем, спёртом от несвежей одежды и красок, воздухе. Не зажигая света, Кропин подбирал валяющиеся по полу сохлые кисти, рваные рулоны бумаги, пустые бутылки. Еле успел подхватить голый скелет мольберта, задев его плечом. Пошёл к двери. Ноги егопо-слоновьи затаптывали лезущий по полу из коридора свет.

На кухне долго ещё мыл посуду, убирал всё.

Из домоуправления явились на другой же день. Параграфами преисполненные, подзаконами. С блокнотами, с карандашами. Осмотрели комнату.Снова перемерили. Так, четырнадцать и два десятых метра. Велели очистить от мебели. От всякой рухляди. Кропин пошёл по соседям. Пенсионеры сначала вяло, а потом всё шустрее и шустрее растаскивали всё.Жогин прятался, только выглядывал. Опасался, что напомнят о квартплате.Потом осмелел. На глазах у комиссии поволок к себе комод Вали Семёновой.Кропин тоже взял себе кое-что. В первую очередь Валину печатную машинку. «Ремингтон». Ещё раз помыл в комнате пол. Вот и всё. Будто и не жила здесь никогда Валя Семёнова. Домоуправ сразу выхватил у него ключи. Закрыл. Опечатал. Оглядываясь строго на печать, комиссия пошла к входной двери. Останавливалась, осматривала будущий фронт работ, который орал ей о себе отовсюду: с облезлых стен, с махратого потолка. Жогин тоже интересовался, находился среди комиссии.