Общие родственники

Вечером этого дня Рита накормила нечаянного соседа макаронами по-флотски. А на следующее утро – своими фирменными сырниками с вареньем. И через сутки, когда, как в тумане, прошла очередная смена, она снова выходила в подъезд с тарелкой. Он ел, она сидела перед ним на лестнице, и они вели тихие неторопливые беседы. Осторожно спрашивали, коротко отвечали, вкрадчиво узнавая всё больше о жизни друг друга. Какое-то чудо – ни разу не пересеклись с единственным соседом Риты, чудаковатым старичком-профессором, две другие квартиры на пятом этаже пустовали. Словом, были одни.

А на седьмой день Андрей сказал:

– Продавец в магазине говорила, завтра морозы уже отступят. Уйду я, и так задержался тут. Пойду сдаваться в полицию. Я же всё-таки не бродяга. Может, подскажут, как документы сделать. А может, вышлют меня домой.

Рита забрала у него посуду, поднялась к двери, а потом повернулась, спросила:

– А дома ждет кто? Есть к кому вернуться?

– Никто не ждет, – ответил Андрей и посмотрел на нее таким долгим мужским взглядом, от которого у женщин любого возраста сбивается дыхание и начинают гореть щеки. Немного в жизни Риты было таких взглядов, поэтому она его сразу узнала.

Рита зашла в квартиру, закрыла дверь, прошла на кухню и начала мыть тарелку. Заметила, что руки мелко дрожат. Слова «уйдет» и «никто не ждет» прыгали у нее в голове, как короткий стишок, перекатывались, как камушки в бурной реке. И эта река несла ее… несла непонятно куда. Хотя Рита понимала, что в глубине души она уже решила. Решилась.

Она закрыла лицо мокрыми руками и тихонько, коротко заскулила – от страха, от волнения и от безумия того поступка, который собиралась совершить. Потом вдохнула-выдохнула, закрыла воду, вытерла лицо кухонным полотенцем. Подошла к входной двери, прислонилась с ней лбом. Дверь была прохладная, и это Риту взбодрило. Она снова завернулась в свою дачную куртку, сунула ноги в зимние ботинки и решительно распахнула дверь.

Андрей молча и спокойно смотрел на нее снизу, через лестничный пролет, чуть улыбался. Ее женская чуйка подсказывала: он ей рад. Она спустилась, села на ступеньку, обернула колени курткой.

– Андрей, – сказала, глядя ему прямо в глаза, – может, не надо уходить? Скоро Новый год. Можете пожить пока у меня. Я одна, квартира большая, две комнаты. Вещей приличных целых я вам на первое время найду. Документы сделаете спокойно. Не знаю я, что на меня нашло… но чувствую я, что не надо вам уходить. Оставайтесь.

Внутри всё тряслось и вибрировало. И Рита поняла, что не продумала, что же делать дальше, если он откажется или согласится.

– А ты отчаянная, Марго, – сказал Андрей после почти минутного молчания. Не улыбался даже, смотрел пристально, словно прикидывал, можно ли жить с такой безумной женщиной под одной крышей.

– Я сама не ожидала, если честно, – ответила Рита с усмешкой. – Просто вижу: мужик ты… хороший. Книжки читаешь, не пьешь. Как-то спокойно мне с тобой.

Они замолчали. Рита смотрела в слепое замерзшее окно подъезда: начинался яркий декабрьский день, солнце заполняло холодный подъезд рассеянным светом. Она ощущала какое-то странное радостное опустошение, словно прыгнула с тарзанки в озеро и летела, ничего уже не в силах изменить. Андрей смотрел на нее, и этот приглушенный морозом солнечный прожектор дал впервые разглядеть так хорошо: высокий гладкий лоб, большие чуть усталые глаза, тонкий нос. Красивая женщина, добрая и… всё же отчаянная. Он почесал заросший подбородок, встал на ноги.

– А что, хозяйка, есть ли у тебя в хате горячий душ и тарелочка вкуснейшего борща? – И протянул Рите руку, чтоб помочь ей подняться со ступеньки.

Рука у него оказалась твердой, сильной и несмотря на холод в подъезде – теплой.

Миша

Алина Павловна, нахлобучив на голову теткину широкополую шляпу, собирала смородину. Досаждали огромные, как вертолеты, мухи и угрожающе жужжащие пчелы. Палило солнце. Но деваться было некуда – в наследство от тетки Алине Павловне досталась эта дача и огромные кусты ягоды всех цветов. Мама, сама ненавидящая загородные пасторали, грядки и теплицы, попросила привезти смородины на варенье, и дочь самоотверженно поехала на дачу. Час на электричке, полчаса пешком.

Алине Павловне было 36 лет, но она – доцент филфака, кафедра фонетики – уже много лет даже думала про себя не как про Алину, а исключительно по имени-отчеству, а иногда и с фамилией. Была она недурна собой, но, естественно, не замужем. Почему естественно? Для их кафедры это было нормой: из десяти сотрудников кафедры только лаборантка Верочка была при муже и уже при намечающемся животе. У остальных как-то не сложилось.