Община Святого Георгия

– В журнале «Врач» ещё в тысяча девятисотом году… – подхватил слова бабы-командирши ещё один паренёк, менее видный, чем первый, неясный, таких на Руси испокон веку не любят. Вроде и русский, а не из татар, не из свеи[18], но мало ли какая переводня[19] на такой-то псарне!

Баба одобрительно кивнула переводне, на что породистый кобелёк, беспрестанно колотивший перед ней правилом[20], бросил на непростую дворнягу недобрый взгляд.

Амиров любил собак, всё сейчас смешалось в голове у бедолаги – капуста с косой, и люди, и звери, и боги. Ему что-то укололи перед тем, как привели сюда, уложили калачом на столе, в чём мать родила, стыдобища какая… Если перед людьми. Со зверями и богами – иначе, нет стыда, ажно страх стал отпускать. Косой! Капусту! Животики надорвёшь! Амиров хмыкнул. Умнейшая сука ослепительнейшего экстерьера бросила на него внимательный взгляд, повернув красивую голову чуть набок.

– Справедливости ради, Зельдович равным образом работал ниже пояса. Так что, Дмитрий Петрович, упомянутые Александром Николаевичем эффекты имеют место быть. Локация нашего вмешательства предполагает блокаду дыхательных мышц, включая диафрагму.

– Как же он будет дышать?! – воскликнул кобелёк.

В дверном проёме появился славный мужик Иван Ильич, с которым Амиров успел перекинуться на перекурах несколькими словами между приступами кашля. В руках у славного мужика был двуручный кузнечный мех с неясными деталями, инженерия которых – а мебельных дел мастер Амиров в рукоделии разбирался – предполагала будто бы надевание меха на человеческую морду. Сука бросила кобельку, кивнув на странные меха:

– Вы будете дышать за него!

– Переделал я, Ваша Светлость, по чертежу. Все клапана, всё справно, я рукастый! – важно произнёс Иван Ильич.

– Вы и головастый, мой дорогой друг! – без ничего эдакого, уважительно ответила ему баба-командирша.

Амирову стало так хорошо, вроде на богослужении побывал, справном таком, с рукастым-головастым попом-мужиком. Покоем укрыло. Командирша обошла его, свёрнутого калачом, кругом. Стала тешить чуть повыше голого зада. Но срамота сия не смущала Амирова. Все конфузы он поистратил ранним утром, надрывно выкашливая:

– Что ж вы меня всё мучаете, господа хорошие! Худо мне, мочи нет! Вчера тащили, сегодня тащите! Дайте помереть по-людски!

Он и сейчас залаял – над этим он был не властен.

– Замри и не шевелись! – гаркнула командирша. – Не то ноги отнимутся, будешь гнить заживо.

Слово «заживо» добавило покою радости. Отчего добрая девушка, сестричка милосердия, так зло глянула на командиршу? Командирша ведает, что делает. Иногда без окрика дела не будет.

Из иглы, введённой Верой Игнатьевной в спинномозговой канал пациента, вытекло несколько капель прозрачной опалесцирующей жидкости. После чего княгиня ввела в канал мастерового раствор кокаина.

– Ты как?! – спросила она и пощекотала ему пятку. Он хихикнул, дёрнув ногой. Затем пощекотала между рёбер.

– Страсть щекотки боюсь! Ревнивый я до беспамятства!

Амиров словно со стороны услыхал собственный голос, неожиданно игривый.

– Ждём! Уложим пока.

Компания не то людей, не то зверей, не то богов перевернула Амирова на спину, укутала белоснежным бельём, и он стал настолько лёгок и безмятежен, что совершенно не чувствовал своё тело.

– Отлично! – сказала командирша. – Едва начнёт задыхаться, вы, Александр Николаевич, работаете мехом. Помните, объём при спокойном дыхании…

– …около пятисот кубических сантиметров. Частота экскурсий – четырнадцать в минуту! – преданным подмастерьем оттарабанил кобелёк.

– Так, готов, вот и ревновать перестал… – Вера Игнатьевна провела по межреберьям пациента рукоятью скальпеля – тот не среагировал.

Амиров чувствовал, что дыхание его становится короче, воздуха не хватает, но страшно не было, он будто перешёл из бытия в небытие, но при этом не перестал дышать. Покинув тварный мир, он утратил тело, но превратился не в свет, как положено, а в поток простого лёгкого дыхания. Это было прекрасно. В течение нескольких лет он не дышал свободно, проклятая хворь! А теперь он превратился в дыхание, потеряв ненужное тело.

– Работаем! – отрезала княгиня. – Дай ему проболтаться, снимай мех после экскурсии. Его накрыло эйфорией, не дашь говорить – будет срывать.

Она скоро сделала полулунный разрез, обойдя грудину, начала виртуозно послойно входить в полость…

– О Господи, Создатель всего окружающего мира, Ты Всемогущий и Всемилостивый! Перстами ангелов своих прикоснись к телу и душе моей, исцели меня и здравием наполни… – восторженной скороговоркой возвестил Амиров, едва Александр Николаевич снял мех, отсчитывая про себя, через сколько секунд следующий подход.

Студент Астахов, глянув на вскрытую грудную полость и на лицо говорящего пациента, рухнул на пол. К падениям Астахова все привыкли, никто к нему не кинулся. Не до того было. Слишком уникальное совершалось на столе, чтобы хоть кто-то мог покинуть свой пост. Даже Ася не ахнула, она сосредоточенно подавала Вере Игнатьевне инструменты, в строгой последовательности.