Община Святого Георгия

Устроили не они, строго говоря, это никак не было в ведении ординаторов и тем более студентов, да и случались в секционном зале дни и похуже. Но Вера уважительно относилась к смерти. Hic locus est ubi mors gaudet succurrere vitae[17]. И это не пустые слова. Охота помогать может и пройти, коль к помощнику относятся абы как.

Когда тело безымянного, сражённого бешенством, было вынесено, а Семёнова снова разоблачили, что для непроворных, непривычных к данному ремеслу студентов и ординаторов оказалось не так-то легко, наконец приступили. Не будь Веры, к делу перешли бы куда позже. Кроме навыков и умений, эта женщина являла такой сгусток энергии, что мало кто успевал вращаться в её поле. Она отметила, что Александр Николаевич отменно подстраивался под её ритмы. Когда она поняла, что не может вскрывать Семёнова, она передала секционный нож Белозерскому.

– Саркому выделить, описать, приготовить препарат.

На ватных ногах она дошла до конюшни. Забилась в угол денника Клюквы и молча давилась глухими рыданиями. Выждав несколько минут, Иван Ильич поднёс княгине с полкружки ядрёного самогона, отдававшего сивухой.

– Вы залпом. Не побрезгуйте. За упокой!

Он знал, что она оплакивает мальчика. Он знал, что она убила его. Он всё знал, драгоценный Иван Ильич.

– Я не смогла коснуться ножом плоти того, кого назвала возлюбленным. Это была игра, шутка, манипуляция с сознанием мальчишки… Ложь. Чтобы ему было проще.

Госпитальный извозчик присел рядом с княгиней.

– Не знаю я этих слов, что вас, господ, учат. Однако ложь не живуща. Так народ говорит. И давно говорит. Испокон веку. А вы человек живой. В вас ни вершка лжи. Он и был вам люб. А вы ему. Потому и просто было парню уйти. В любви-то. А вам непросто оставаться… Я, Ваше высокоблагородие, мальцом ещё совсем любил одну. Одружились, всё чин по чину. А она помри родами. И дитёнок наш. Так я на похороны не смог прийти… Из села выгнали. За такое-то. А вы говорите – разтынать.

Иван Ильич редко кому открывался. Сам головой тряхнул.

– Вы прям не иначе как добрый поп, Ваша Светлость! Аж Малая Россия из меня попёрла. Оттуда я, – он поднялся. – Вы опрокиньте. Сивуха – она встряску даёт. Встряхнулся поверх встряски – и снова жить можно. Как в драке первый раз кулаком по морде – тяжко. А со второго – лёгкость во всём теле необыкновенная, и сам чёрт не брат! Пошёл я вашу механизму докраивать.

Вера Игнатьевна легко опрокинула в себя тяжкий маслянистый самогон. Надо было пойти к профессору, принести извинения за форму и окончательно прояснить ситуацию по сути.

В кабинете Хохлова восседал господин Белозерский Николай Александрович. И Владимир Сергеевич Кравченко присутствовал. Профессор был искренне благодарен купцу Белозерскому за более чем щедрое… Но принимать не умел. За него выкручивался Кравченко.

– Позвольте, господин Белозерский, выразить вам огромную благодарность…

– Да-да! – ворчливо перебил профессор. – Спасибо, что согласились облагодетельствовать клинику по её ходатайству, лишив меня малейших рычагов управления этой самовольной взбалмошной вольтерьянкой!

– Так понимаю, речь идёт о княгине Вере? – улыбнулся Николай Александрович.

– Простите, простите меня, дорогой! – Алексей Фёдорович моментально устыдился, – я раздражён на целый ряд обстоятельств, в особенности на собственное бессилие! Разумеется, я от всего сердца благодарен вам! Если бы не вы!..

– В чём провинилась Вера Игнатьевна?

Профессор махнул рукой и уставился в окно, предоставив Владимиру Сергеевичу удовлетворять любопытство почётного посетителя.

– В добросовестном исполнении своих обязанностей, – тихо пояснил Кравченко.

– Ах, это! Добросовестные на Руси всегда виноваты, это естественный ход событий, – выдохнул Николай Александрович.

Они мирно пили чай, и старший Белозерский всё никак не мог найти верную ноту для начала деловой беседы, когда в кабинет ворвалась Вера, с порога строго чеканя:

– Всё элементарно! Амирова буду оперировать под высокой спинальной анестезией…

Она оборвалась, заметив гостя. «Император кондитеров» поднялся, подошёл к ней, поцеловал руку, отметив, что поверх отчётливого запаха едких дезрастворов отдаёт сеном и лошадиным навозом, и отчего-то эти запахи вскружили ему голову, показавшись самыми чудесными из возможных. Он тут же выбросил это из головы, поскольку непростой разговор с Хохловым начался сам собой. Стало ясно, как простая гамма, что профессор не желал начала беседы, в мыслях своих уже сдав все дела Вере.

– Вот, княгиня! Явился лично засвидетельствовать почтение господину Хохлову. И уверить его в том, что мы сделаем нашу клинику лучшей в городе! Медицина – такой же товар, как и любой другой. С хорошей командой единомышленников при разумном подходе…

– Где вы видите разум, Николай Александрович?! – взвился профессор, уставившись на Веру. – С ней же как на пороховой бочке! Никакого уважения к личному горю! Их светлость, понимаете ли, не способна на компромиссы!