Община Святого Георгия

– Ты что же?! Сама уж… попользовалась?!

– Представь, да! Как полная дура, сегодня вечером! Чтобы какой-то час спустя выяснилось, что он развлекался с сифилитичкой.

Подруги разразились совершенно неуместным хохотом, не иначе нервным.

– Хорошо, я спринцевалась. Но всё равно идиотка. Ладно эта! – она кивнула на всхрапнувшую Клёпу. – Но я-то!.. Лариска, какого лешего ты не бросишь этим заниматься?!

– А то ты не знаешь! Как мне вырастить незаконнорождённого?!

– Вырос давно твой незаконнорождённый! Ах, ну да, – Вера сказала саркастично, – как же выучить в Швейцарии и обеспечивать ему Ниццы с Парижами и Берлины с Лондонами?! Это же я, княжна по рождению, с четырнадцати лет работала – не поломалась! А твой-то незаконнорождённый никак без гардероба от лучших европейских домов, не хуже Белозерского наряжен! Так тот хоть сын богатея, который конфетами торгует, не телами!

– Не с этого я начинала! – надрывно закричала Лариса так громко, что Клёпа, пребывающая в наркотическом сне, вздрогнула.

– Ох, и набралась ты, Лара, манер у своих б…! Ты мне-то не пытайся на жалость давить и мною манипулировать. Ты же дворянка, мать твою!

– Какая разница! – неожиданно спокойно ответила Лариса, видимо, действительно поднабравшись чего за полтора десятка лет от своего «товара». – Давно всё смешалось. Дворянка! Какой двор подвернулся, тот и застолбила.

– У нас недавно девчонка нищая, тоже из дворянок, родила, муж застрелился. Ей место в сельской школе исхлопотал городовой, простой мужик.

– Так она хоть вдова. Кто бы меня, незамужнюю, с байстрюком в подоле принял?

Подруги посмотрели друг на друга. Это была неприятная для обеих дуэль. Лариса неожиданно бросилась к Вере на грудь и разрыдалась, ворча сквозь слёзы:

– Сама двадцатипятилетнего купеческого сынка оприходовала, кобыла изношенная, а мне морали о нравственности читает!

– Не такая уж и изношенная! – Вера погладила Лару по спине, бормоча слова немецкого богослова Фридриха Этингера: – Господи, дай мне спокойствие принять то, чего я не могу изменить, дай мне мужество изменить то, что я могу изменить. И мудрость отличить одно от другого! – после чего встряхнула Ларису и отодвинула от себя: – И дай мне сил не забыть, за что мне так дорога эта чёртова бандерша!

– То-то! – тут же успокоилась Лариса Алексеевна и поцеловала подругу.

Ничья душа не остаётся интактной при долгосрочном тесном контакте с девицами оного поведения.

– Разумеется, ничто не извиняет мужчин. Если ты это хотела от меня услышать. Тебе самой удалось создать абсолютного законченного эгоиста. Извини, но я не думаю, что он смотрит на тебя как на мать. Исключительно как на бесконечный источник ассигнаций. Внушила ты ему этим уважение к женщине и труду, а?

Так что, Ларочка, ничто не извиняет и тебя, уж прости. Всем в равной мере…

– Аз воздаст! – огрызнулась Лариса Алексеевна.

– Это и имела в виду! – рассмеялась Вера Игнатьевна. – Ладно, пойду проверю, как там Яша флюгера у юнкеров обрабатывает. Чтобы сослепу не напортачил. Ставь чай… Точно Сашка всегда в резиновых предохранителях?

– Я девками торгую, а не свечки им держу!

– Ну да, ну да, свечки ты в церкви держишь. И потолще, потолще! Русский бог как символ русского бесстыдства… Мне такого интеграла не взять. Неспособна-с! – язвительно припечатала Вера, шутовски разведя руками.

– Тьфу на тебя! – беззлобно прикрикнула Лара и перекрестилась на красный угол.

Вера только рукой махнула.

Глава XXVIII

Выставленного Верой Сашку Белозерского ноги сами принесли в клинику. Обдумывая по дороге всё произошедшее… Не обдумывая, а кружась в вихре взаимоисключающих чувств, он страшно на неё разобиделся. На задний двор молодой человек вошёл уже до крайности униженным и до глубины души оскорблённым. Увидав на крыльце Ивана Ильича с шилом и ремнём, Белозерский осознал, что совершенно не имел цели, перебирая ногами. И, вероятно, нет никаких любовей, есть ремесло, и необходимо сосредоточиться на нём и отточить до искусства.

– Чего смурной, барин? – поинтересовался госпитальный извозчик, когда Александр Николаевич присел рядом и, глубоко вздохнув, прислонился к Ивану Ильичу, как, бывало, маленьким – да и до сих пор ещё – приникал к Василию Андреевичу. – Дежурите?

Саша пожал плечами.

– Значить, ноги сами в стойло привели.

– Ты когда-нибудь любил, Иван Ильич?

Извозчик ни на секунду не отвлёкся от починки ремня.

– А то как же! Не один раз.

– А горячо-горячо любил?

– И такое было. Но так давно, Александр Николаевич, что и не припомню…

Сокровенным имеет смысл делиться с равными. Одно дело открыться Вере Игнатьевне, видевшей и знавшей смерть, много перенёсшей и принявшей немало непростых решений, исполнившей их… Другое… Совсем другое.

– Так, чтобы дышать невозможно, Иван Ильич! – Белозерский подскочил и начал говорить быстро и горячо. – Что рвётся всё внутри! И получив… ну… то… о чём не принято… Даже получив, вместо облегчения и блаженства – ещё мятежней!

Саша смешался, покраснел. Иван Ильич усмехнулся вполне добродушно.