Обстоятельства речи. Коммерсантъ-Weekend, 2007–2022

Тогда объединение Европы не задалось, братство народов пошло прахом, а саму «Оду к радости» использовали так многообразно, что ее адекватность как гимна светлому единению человечества у многих стала вызывать сомнения. Неспроста же манновский Адриан Леверкюн хотел «отменить Девятую симфонию». Уже в нашем столетии Славой Жижек перечислил случаи, когда «Ода» служила далеко не светлым надобностям: Гитлер, Сталин, Китай времен «культурной революции», расистская Родезия, где на бетховенский мотив пели государственный гимн. И, указав вдобавок на заигранную шлягерность «Оды», приходил к выводу, что она окончательно превратилась в «пустое означающее», мертвый символ, лишенный не просто гуманистического, а любого содержания, — что бы там себе ни думали евробюрократы.

Это отчасти даже и правда, но можно подыскать массу контрпримеров того, как к этому «пустому означающему» обращались с искренней надеждой — и находили в нем радость. Пусть не вселенскую, не победительную, просто человеческую. Да, «Одой» славили Гитлера — но ведь ее же пели узники концлагерей. Да, не запрещали ее в тоталитарном Китае — но ее же пели студенты на площади Тяньаньмэнь. Да, когда в 50–60-е на Олимпийских играх спортсменам разделенных ФРГ и ГДР, из которых компоновали единую германскую сборную, приходилось в качестве гимна петь «Оду к радости», это выглядело несколько издевательски. И все же она звучала совсем, совсем иначе, когда Леонард Бернстайн исполнял Девятую в Берлине, отмечая падение Стены.

И — да, «Ода к радости» безбожно коммерциализирована, растаскана на рингтоны, рекламные саунд-треки и мелодии для музыкальных ночных горшков. В некоторых странах из нее сделали расхожий атрибут новогоднего празднования, в котором уж что может быть возвышенного; так произошло, например, в Японии. Однако в Японии же многотысячное исполнение Девятой симфонии стало в свое время символическим ответом нации на катастрофу в Фукусиме.

В своей известной статье 1989 года Ричард Тарускин, рассуждая о противоречивости осмыслений и переосмыслений Девятой, в какой-то момент говорит о симфонии, что «ее невозможно постичь и невозможно ей противиться», что она произведение «одновременно и потрясающее, и наивное». Люди и не противятся, дружно продолжая искать воодушевления в «Оде к радости» в те моменты, когда ни коммерция, ни идеология от них этого не требуют. И символичнее всего это выглядело в 2020-м, в год бетховенского 250-летия, когда, конечно, должны были пройти массивные юбилейные торжества — но не прошли, зато зачумленные миллионы, не имея никакой возможности обняться, спонтанно взывали к «радости, дочери Элизиума» из локдауна.

№ 42, 11 декабря 2020

Как вычеркнуть себя из списка виновных. Альберт Шпеер и его личная победа над историей (Ольга Федянина, 2022)

Альберт Шпеер был и остается, вероятно, самой недооцененной фигурой Третьего рейха. И он сам сделал абсолютно все возможное ради того, чтобы остаться в истории именно так недооцененным. В Нюрнберге он был гораздо более бесспорным кандидатом на виселицу, чем большая часть других подсудимых, но его не повесили. Шпеер отсидел в тюрьме 20 лет, написал два всемирных бестселлера, успешнее которых, кажется, в Германии книг не было ни до, ни после, стал миллионером, постоянным гостем теле- и радиостудий и полуофициальных приемов. Он — единственный подсудимый Нюрнберга, у которого после Нюрнберга была еще одна жизнь, а не «дожитие».

Шпееру удалось почти недостижимое: вместе с Третьим рейхом он проиграл мировую войну, но выиграл свою личную войну за ракурс исторического взгляда. Его «Воспоминания» и «Шпандау. Тайный дневник», его бесчисленные интервью, свидетельские показания и публичные выступления — все, что он делал и говорил начиная с мая 1945 года, было частью борьбы за право войти в историю на своих условиях.

Уличать его в том, что ракурс этот фальшив, а условия ложны, историки и публицисты начали сразу же после конца войны — выставка «Альберт Шпеер в ФРГ. Об обращении с немецким прошлым» в берлинском мемориальном комплексе «Топография террора» (и предшествовавшая ей новая огромная биография Шпеера) лишь суммирует доказательства. Авторы и кураторы продолжают воевать со своим объектом — и все же вынуждены следовать тому порядку слов, который определил сам Альберт Шпеер.

Любая биографическая статья о нем открывается справкой, в которой этот порядок обозначен: «Альберт Шпеер был немецким архитектором, определившим развитие архитектуры при национал-социализме. С 1942 года — рейхсминистр вооружения. На Нюрнбергском процессе был приговорен как военный преступник к 20 годам тюремного заключения».

Архитектор, министр, обвиняемый, заключенный. Для Шпеера было очень важно, что «архитектор» стоит в начале этого ряда.

Архитектор: власть соблазна

Шпеер о себе