Обстоятельства речи. Коммерсантъ-Weekend, 2007–2022

В подчинении «главного строителя рейха» оказались все производство военной техники, боеприпасов, запасных частей, все поставки и распределение заказов оборонной промышленности, дорожное строительство и строительство наземных укреплений, контроль за производством электроэнергии и водоснабжением. Это было, по сути, все материальное обеспечение фронтов (поначалу только сухопутных, но постепенно в его ведение перешло и вооружение для люфтваффе и морских частей).

Для Шпеера это назначение — внезапность, каприз высшей власти. Позже он это так и описывает: как неисполнимый вызов, предназначенный на самом деле вовсе не ему.

На это арийский человек мог ответить только так, как ему велел долг: принять неподъемную задачу и сгинуть под ее тяжестью — или стать сверхчеловеком.

Работа Шпеера на посту министра вооружения — это работа унификатора. В производственных и управленческих процессах его интересовала прежде всего понятность схемы. Шпеер вычерчивал структуры своих министерских отделений и комиссий, как план здания. Целью его было сократить как можно больше всего трудоемкого и разного в пользу одинакового и повсеместно применимого — от разновидностей болтов и гаек до разновидностей принимаемых решений.

Правда, в отличие от архитектурных эскизов, Шпеер не закладывал в свои управленческие схемы и модели «руинную ценность» — они были хороши только при сравнительно регулярных обстоятельствах. Когда начал катастрофически сыпаться фронт, посыпалось и планирование Шпеера.

Если Шпеер-архитектор был в его собственном представлении заблудшим художником, то Шпеер-министр выглядит несгибаемым технократом: чувство долга при полном отсутствии интереса к реальной цене успеха, профессиональная безупречность в сочетании с политической и моральной слепотой. Слепая преданность делу была второй частью его нюрнбергского (и постнюрнбергского) алиби.

Историки о Шпеере

Успех правления Шпеера основывался не на том, что его технократизм доказал какую-то особенную эффективность, а на том, что у него были миллионы бесплатных и бесправных рабочих рук. Об условиях работы и выживании заключенных концлагерей никому не нужно было заботиться. Шпееру повезло: к началу Нюрнбергского процесса полной статистики смертности на принудительных работах в оборонной промышленности еще не было. И не были еще собраны доказательства того, что Шпеер не просто «использовал» труд неизвестно какими судьбами появившихся в его распоряжении заключенных, а буквально сгребал их с оккупированных территорий. Не было и полной документации из концлагеря Миттельбау-Дора, обслуживавшего ракетный полигон в Пеенемюнде, один из главных проектов Шпеера. В Миттельбау-Дора свозили людей на производство ракет V-2, больше похожее на конвейер для уничтожения (в общей сложности здесь умерли около 20 тыс. заключенных, а жертвами запусков V-2 стали 8 тыс. человек — это единственное в истории человечества оружие, производство которого привело к большему числу жертв, чем использование). В результате Шпеер даже смог поставить себе в заслугу улучшение условий жизни заключенных — там, где слишком частая смена рабочих рук была невыгодна, кормили лучше, а убивали и позволяли умереть не так безоглядно.

Обвиняемый: власть прозрения

Шпеер о себе

В зале Нюрнбергского трибунала Альберта Шпеера легко не заметить — на скамье подсудимых он, кажется, занимает меньше всех места. Будь то киносъемка допросов или фотографии, поймавшие его в столовой, Шпеер теряется на фоне стены и стола, на фоне прокурора, на фоне подельников. Хочется сказать «человечек», хотя ростом он был выше большинства из тех, кто сидел или стоял рядом с ним. Кроме того, он выглядит человеком без возраста — при том что среди обвиняемых он почти самый молодой: к началу Нюрнбергского процесса Шпееру 40 лет.

Но для следователей трибунала он фигура более чем заметная — в позитивном смысле. Шпеер ни от чего не отказывается, он дает ответы на все вопросы — или, по крайней мере, пытается дать. Он не отрицает очевидного, не жалуется на провалы в памяти, не впадает в истерику. Он глубоко потрясен, как может быть потрясен человек, обнаруживший, что его личное несовершенство стало частью непредставимого злодейства.

Нормальность, свернувшая на время на путь зла, — от имени этого образа, этой позы Шпеер произносит свое короткое последнее слово. Вернее, читает с листа, который держит дрожащими руками. Несмотря на то что речь написана заранее, он останавливается на небольшие паузы, как бы осмысляя всю значимость произошедшего и сказанного.