Обвинение [litres]

Пламя раздувала одна из оппозиционных колумнисток. Вы наверняка ее знаете. Она тогда была известна авторской подписью «Она говорит, о чем все остальные только думают».

Я задавалась вопросом: неужели все правда так думают?

Она сказала, это было с обоюдного согласия. От начала до конца. Даже насилие. Иногда девчонки любят пожестче. Она сказала, я хотела закадрить футболиста, ради денег и славы, но потом проснулась в отеле и поняла, что это мной воспользовались, а не наоборот, и тогда задумала с ними покончить. И тогда я обратилась в полицию. Она отмечала, какой урон могла причинить моя мстительность: миллионные убытки в правах на трансляцию, банкротство футбольного клуба с шатким финансовым положением. Слава богу, есть такие инвесторы, как Гретхен Тайглер, готовые поддержать родную британскую индустрию.

Я могла загубить не одну карьеру, разрушить не один брак, травмировать детей. Она все еще в деле, эта журналистка. Все еще сыплет мнениями.

На ток-шоу и передачах со звонками в студию неделями мусолили это дело. Ох уж эти девчонки. Ох уж эти девчонки, о чем они только думают – гуляют по ночам, танцуют, завидуют.

Даже те, кто встал на мою сторону, не хотели знать правду.

Их волновало только то, что вписывалось в их повестку. Они только хотели подловить на преступлениях своих врагов. Я стала отправной точкой в историях, которые они и так хотели рассказать. Ко всеобщему разочарованию, я оказалась не такой уж беспомощной жертвой: моя мать преподавала в лондонской Школе востоковедения и африканистики. Меня уже приняли в Баллиол-колледж. Я тогда напилась, но все равно считаю, что это не давало им права меня изнасиловать.

Первый раз я рассказала обо всем в полиции. И это мне запомнилось больше всего, потому что запись ставили на слушании, чтобы показать, какая я бессовестная лгунья.

Губа моя опухла и треснула, я сама сидела в шоке. Голос был как будто и не мой вовсе, запинался, язык заплетался, я путалась в деталях, меняла на ходу цвета пиджаков и ковров.

Меня допрашивали в серой комнатушке со стальным столом, привинченным к полу. Со мной были две женщины и камера. Одна из полицейских, сержант уголовного розыска Патриша Хаммингсворт, задавала вопросы. Вторая сидела со скучающим видом, откинувшись на стуле и в упор уставившись на меня.

Патриша поначалу отнеслась ко мне с сочувствием. Она мне понравилась. Я рассказала ей о том, что случилось.

Она взглянула на мою разбитую губу. «Это они тебя так?»

Я тронула ранку. «А, это?»

Она кивнула, склонив голову, жалостливо. «Да. Вот это. Это они с тобой сделали?»

«Нет, это я, по-моему, сама, до встречи с ними. Я упала с лестницы, потому что была немного подвыпивши».

Она моргнула и отстранилась, отсев от стола. Когда она открыла глаза, всякое тепло в них улетучилось. Ко мне она уже сочувствия не питала. Я просто поражалась: как падение с лестницы приравнялось к согласию? Она выспрашивала, сколько я той ночью выпила. Я пыталась вспомнить, но, разумеется, как выяснилось позже, я выпила гораздо больше, чем думала. Это стало серьезным пятном на моей репутации, как будто напиться – значит лишиться прав на защиту закона.

Была ли я из состоятельной семьи?

Я помню, как меня покоробила эта резкая смена темы. Из какой семьи?

Она повторила: была ли я из состоятельной семьи?

А мне откуда знать. Мама недавно умерла, воспитывала меня в одиночку, буквально на днях умерла, а денег у нее не водилось. У нас не водилось. Я пошла по барам, потому что у меня только что умерла мама и я пыталась как-то поднять себе настроение.

«Как я считаю, в ту ночь была ли я готова на безрассудный поступок?»

Готова на что? Я не понимала, что происходит.

Вопросы становились все туманней, сбивчивей, и все они касались моего душевного состояния и настроения на тот момент, когда я увидела тех знаменитых парней. Я не слежу за футболом. Они были в костюмах; я их приняла за банкиров. Я спросила ее: «Зачем вы задаете мне эти вопросы? Как это связано с тем, что они со мной сделали?»

Потом она спросила, есть ли у меня молодой человек.

Слава богу, подумала я, она хочет, чтобы кто-нибудь за мной заехал.

Нет, с надеждой в голосе ответила я, у меня сейчас никого нет, но меня может забрать подруга, Таша. У нее есть машина.

А молодого человека разве нет? У такой-то красавицы? Я поблагодарила за комплимент. Очень любезно с вашей стороны, но нет, я ни с кем не встречаюсь. Но за мной может заехать Таша. Она водит машину…

«Софи, откуда у вас шрам над глазом?»

Шрам? Это я в детстве с велосипеда упала. Теперь-то я понимаю, к чему она вела: может, в прошлом на меня уже нападали? Может, я взяла привычку строить из себя жертву?

Она спросила, не пошла ли я по барам в поисках парня.

О боже. Я вдруг увидела все это с ее точки зрения. В стельку пьяная, с разбитой губой, в поисках приключений, увидела парней при деньгах и машине, с именем и матерями, которые все еще живы.