Обычное зло

Я понимаю, что бить его уже не хочется. А вот заблевать ему потертую куртку, чтобы он охуел и отстал – да. Уворачиваюсь от растопыренной пятерни и сбегаю вниз по стертым ступенькам. Мелкая ересь дождя, запах ноября. Детская площадка. Проход между гаражей. Лужи. Короткий огрызок улицы, угол, остановка автобуса. Лезу в сумочку за мелочью и понимаю, что телефон забыла на зарядке. Мать теперь не дозвонится, как ни старайся. Мне почему-то становится тепло и спокойно. День без идиотских вопросов хотя бы от нее.

…есть одна награда – смех…

В автобусе холодно и душно. Странное сочетание, но так бывает. Негромкое радио, привычные остановки. Люди заходят и выходят, дождь за окнами превращается в мерзкую липкую пелену. А ведь придется выйти, окунуться в нее с головой.

Пункт выдачи. Глупее работать только в пункте приема, это еще одна ступень вниз, на самое дно, где медленно гуляют призраки таджикских дворников. Выдачи. Само слово сродни вою и плачу.

Я опаздываю на три минуты, скользнув за спинами первых клиентов в сторону двери в подсобку. Марина уже работает, шефа пока нет, удача, удача… Вы-да-ча. Куртку на вешалку, бейджик на плоскую грудь слева, дежурную улыбку на лицо по центру. Под маску.

Понурой феей я появляюсь за стойкой. Глаза и маска. И напротив меня – глаза и маска. Дуэль сонных взглядов, мир без любви. И так весь день. И так – всю жизнь.

Ближе к обеду приходит соседка Натаха. Меня, конечно, не узнает: и в подъезде-то не здоровается, а уж здесь все на одно лицо. С марлевым выражением.

– Код сто тридцать два.

Даже интересно, что эта корова заказала. Явно не виагру, Муравьед и так хорош.

Тонометр? Я не спешу обратно в зал, не барыня, подождет.

Открываю белую с синим коробку, разворачиваю пленку. Прибор, смешной хобот шланга к манжете, какие-то провода. А дорогая штуковина, не по моим доходам. Матери Сергевна меряет давление старым, советским еще, уродцем с грушей, внимательно следя за пульсом через фонендоскоп. Сидит, поджав губы, вслушивается.

Дешево и сердито, как раз для нас. Для нищих.

Аккуратно роняю тонометр на стопку чьих-то коробок: разбить не разобьется, но хоть поломается что-то внутри. Раз, другой, третий, мягко, но неотвратимо.

Так ей и надо. Так им всем и надо.

Заворачиваю все как было и несу на выдачу. Забирай, тварь, забирай. Он хороший.

– Анфиса Леонидовна, нельзя ли побыстрее? Клиент ждет.

– Да, Евгений Евгеньевич.

Натаха нервно стучит акрилом когтей по стойке, пианистка хуева. Второй рукой держит телефон, понятно, что спешить ей некуда, но каков вид…

– Ваш заказ.

Она не глядя сует приборчик в цветастый шоппер и уходит. Правильно, Муравьеду надо здоровье контролировать, а то сотрется напрочь раньше срока.

День тянется соплей, за окнами темнеет, а на часах все еще шесть. С минутами. Мы работаем до семи вечера, потом надо еще в магазин, надо еще доехать.

Ноги болят. Говорят, это у всех от работы продавцом, но позже. К сорока пяти. А у меня вот уже вовсю. Бракованная модель человека, без особого прошлого, без какого-то завтра. Русая белка в колесе.

– Закрываем, – распоряжается шеф. – Марин, подвезти?

Меня не спрашивает. Скоротечный отсос – это не ко мне.

– Спасибо, Евгений Евгеньевич, – масляно соглашается напарница. Ну да совет вам и любовь, сидения только не заляпайте.

Улица, магазин, размазанные пятна фонарей, сырость, автобус.

– Мать, я дома! – бросая пакеты с едой на пол, говорю я. – Телефон забыла, вот ведь овца. Ты как?

К привычной вони подмешивается острый аромат спирта с нотками чего-то медицинского, специфического. Камфора, что ли?

Я переступаю через пакеты, не разуваясь, и заглядываю в комнату. Матери нет. Вообще нет, только развороченная грязная постель, подушка – почему-то на полу, россыпь бумажек возле шкафа. На тумбочке пустые стаканы, ампулы, ватка с пятном крови.

– Документы искали. Паспорт, полис…

Сергеевна, соседка снизу, сидит за столом, теребит в руках платок.

– И чего? – глупо спрашиваю я.

– Нашли. Не сразу только. И чего она Наташке позвонила, не могла меня подождать…

Соседка начинает плакать. Беззвучно, просто капли по щекам текут сами.

– На полчаса я, дура, вышла… Хлебушка купить… А она весь подъезд обзвонила.

На тумбочке возле моего кресла, по ночам становящегося кроватью, начинает биться в беззвучной истерике телефон. Я обхожу Сергевну, словно боясь ее коснуться, беру трубку.

– Да. Да, я. Погодите, но… Ясно. Да не глухая, все поняла. Валерьянки? Может, и выпью. До свидания, ага.

Аккуратно, будто хрустальную, кладу трубку на место, даже не сдернув с зарядки. Двенадцать пропущенных.

– Мамке твоей худо стало, а ты ж без телефона…

– Забыла.

– Да понятно… Давление померять хотела. Мне звонит, а меня нет дома. Она к Натахе, вдруг поможет. Та и пришла, прибор новый, электронный, точный.

Я почему-то вижу, как роняю его на коробки. Раз, другой, третий.

– И чего? – будто поломанная игрушка, повторяю я.

– Так это, криз… Двести на сто сорок. Мать твоя чего сказала, то ей Натаха и дала выпить. Такое же сбивать нужно срочно.

Я сажусь на материну постель. Плевать, что в куртке и джинсах, не важно это.