Обычное зло

– Да кто ее знает, – неохотно отвечает Мишка. Само слово звучит в восемьдесят шестом как… Ну, не ругательство, но как–то обидно, хотя всем известно, что люди равны. Хоть русские, хоть негры. Но когда хотят задеть, так называют, хотя национальность как национальность. Если вдуматься.

– Зачем-то… Она у меня с причудами. Иной раз ее послушаешь, так кругом сплошные враги, ненастоящие коммунисты, а все потому, что нерусские. Нацмены, говорит. Предатели. Какое-то слово мерзкое. Да она всех не любит, на самом деле, кота если только…

– А кто это – нацмены?

– Да хрен ее знает…

– Так она не первый раз спрашивает.

– Да плюнь ты! Говорю же, чудная, да и с памятью не все хорошо. Она же мне не родная, двоюродная. Сестра родной бабки. Детей у нее нет, она и замужем не была. Чокнутая немного на этом своем доме, он ей как ребенок, за него всегда горой: гвоздь не вбей, гостей не води. А с людьми вот такая… Странная.

Эдик дальше идет молча, а потом неожиданно выпаливает:

– А у меня дедушку звали Андрис! И отчество было у папы… Он потом сменил, когда переехал. А дедушка на войне погиб. Вот.

Мишка хлопает его по плечу. Мальчишеское сочувствие, согласие с чем–то большим и важным? Да все сразу. Впереди, в проходе между деревьями уже желтеет утоптанная площадка, на которой Вадим в одиночестве стучит мячом о землю, на баскетбольный манер. Тяжеленный футбольный мяч глухо бьет, невысоко подпрыгивая обратно. Вадик морщится и каждый раз наклоняется, чтобы дотянуться, снова хлопнуть сверху ладонью.

– Где остальные? – голос у него ломается, так что «где» выходит солидным баском, а дальше тонко и неожиданно смешно.

– Витька с Борисом обещали. За Серегой зайти надо, его мать заставляет читать обязательно, каждый день. Если попросить, может, отпустит.

– Тогда иди к Сереге, – важно кивает он Мишке. – А ты, Эдик, за насосом сгоняй, видишь, мяч сдулся? Прыгает как… кирбуль.

Озадаченный неведомым «кирбулем», Эдик плетется обратно домой, а Мишка – ну надо, не поспоришь! – идет отпрашивать очкастого Серегу. Игрок из него так себе, но других–то и нет.

Заметно темнеет, но ребята стучат мячом по-прежнему. Счет уже идет на десятки голов, но какая разница? Первым сдается Серега. Счастливый, потный, но встревоженный он протирает очки майкой и смотрит на часы.

– Без десяти девять. Мне пора. Мать орать будет.

Вадик подкатывает к себе мяч ногой, прижимает и сочувственно кивает:

– Ну да… Хорош. Завтра часам к четырем, ага?

Эдик подходит к Мишке и, глядя в сторону, говорит:

– Давай до меня дойдем? Вместе, а?

Мишка понимающе спрашивает:

– Батя?

– Ну да… Он же после пива наверняка водку. В отпуске, завтра на работу не надо. Теперь дня на три… А то и на пять. Мать жалко…

Мишка вытирает лицо рукой – то ли пот, то ли предательскую слезинку.

– Да пошли, маме только скажи… Бабушка не против. Она сама говорила, приходи, если надо.

Дядя Володя пьет.

Но не так, как кажется при этом слове: ну, выпил, уснул, чего там, во всех семьях случается. Сильно пьет. Остановиться не может. Вот днем – и пиво, и рыбой угощал, и «го-о-ол!» орал не хуже них. А дальше водка, она у него по всему дому припрятана, Эдик находит иногда, но не трогает: прибьет. Злой он, батя, когда пьяный. Иногда за кем–то охотиться начинает, реально. Эдик особо не рассказывает, но однажды проговорился, как тот чертей гонял по саду с лопатой.

– Спасибо, Миш… – почти шепчет Эдик. – Давай, я через забор перелезу… Ну, в калитку не стоит. Увидит еще.

– Давай по–быстрому. Бабушка калитку запрет, она ж не шутит. Намучаемся потом ко мне лезть.

Спать пришлось идти к Мишке: мама Эдика в кухонном окне откликнулась на тихий стук и жестом показала, что домой ему лучше не надо.

Целее будет.

Мама у Эдика, тетя Лиля, красивая, длинные светлые волосы, одевается здорово, модно. Только вот лицо у нее какое-то… уставшее. Не очень приятное лицо: видно, что счастья мало в жизни.

Бабушка ходит по дому, поджав губы. Вроде, сама звала, если что, но и радоваться нечему. Не любит она чужих в своем доме. Мишку как-то терпит, родня, а вот этого… За ней хвостом ходит кот Федька, урчит, трется о ноги. На гостя смотрит с привычным равнодушием. Что люди, вот бы лишний кусочек мяса!..

Дом для двоих огромный – четыре комнаты. По две в половинах, выходящих на кухню. Так построили когда-то в расчете на пару семей, но не сложилось. Мишка привычно вздыхает, вспомнив маму. Тогда в этой половине они жили втроем, он и отец с матерью. Потом… Мамы нет уже шесть лет. Отец сразу увез его к своим родителям, сказал, что не может здесь. Слишком тяжело. А Мишка теперь здесь только летом.

Душ по очереди, чай вместе. Уже одиннадцать. Эдику бабушка стелет на диване в одной комнате, а Мишка плетется на свою кровать в другую.

На кухне, еле слышный за закрытой дверью, тарахтит старинный холодильник. Пузатый «Тамбов» с блестящей вертикальной ручкой. Похрипит – перестанет. Над головой привычно поскрипывают деревянные перекрытия, раньше пугало, а потом Мишка научился не обращать внимания. В приоткрытых окнах шуршит листьями сад. Тихо, баюкая уставших ребят, обещая сладкие сны.