Обыкновенные монстры

Дело в том, что мистер Коултон в ярко-желтом жилете и с завивающимися усами не был похож ни на одного белого человека, которого Чарли знал ранее. Он напоминал ему благодетеля из рассказов матери – того белого мужчину, который много лет назад помог его бабушке и дедушке покинуть Ямайку. Мистер Коултон поглядывал на Чарли на протяжении всего их долгого плавания, которое они провели, сидя в роскошной нижней каюте трансатлантического парохода «Сервия» с ослепительными латунными светильниками, электрическими лампами и рассекающим, словно лезвие, серые волны стальным корпусом. Англичанин глядел на чернокожего паренька без отвращения или недовольства, без гнева и уж точно не так, как смотрят на крысу, с которой хотят разделаться. Он просто смотрел на Чарли, как смотрел бы на любого другого человека. Так же, как на старого стюарда, который каждый вечер приносил им горячие полотенца, или на краснолицего мальчишку, который гладил их белье. Чарли, который всю жизнь учился опускать при виде белых глаза и дрожать в ожидании удара плетью, просто не знал, как ему быть в такой ситуации.

Они высадились в Ливерпуле дождливым утром. Мистер Коултон подхватил свой дорожный чемодан, и они бок о бок поднялись по холму к железнодорожной станции. Капли дождя затекали под воротник и просачивались в ботинки, было невероятно холодно, что совсем не походило на ливни в дельте Миссисипи или на знакомые ему проливные речные дожди. А еще никто не смотрел на них косо, даже размахивающий своей палкой полицейский констебль. Потом мистер Коултон – усатый мужчина с большими сырыми руками и в потрепанной шляпе-котелке – купил два билета на юг, на лондонский вокзал Сент-Панкрас.

Пока вагон дребезжал и дергался, набирая скорость, а в окна хлестал дождь, Коултон со щелчком закрыл задвижку купе, сел напротив, снял шляпу и провел рукой по лысеющей голове, пригладив те немногие волосы, которые у него остались. Всю свою жизнь Чарли прожил в Миссисипи. В грязных лачугах, в тесных ночлежках, в полевых летних лагерях. По воскресеньям, прежде чем проделать долгий путь в шесть миль до церкви по пыльной дороге, он мылся в прохладной реке. За все годы жизни у него была всего одна пара обуви, которая постепенно превратилась из слишком большой в слишком маленькую, а потом и вовсе развалилась на части.

Белые люди отличались от него не только тем, что обязательно были богатыми или говорили и делали что хотели. Разница заключалась не только в их лошадях, экипажах и ливрейных слугах. Отличие было более глубоким. Они воспринимали мир как место, которое не обязательно должно быть таким, каким оно было: для них мир, как и человек, мог измениться. В этом и заключалась разница, как всегда думал Чарли. Иногда ему приходилось напоминать себе, что его отец, наверное, тоже был таким. И этот человек – мистер Коултон, который в Новом Орлеане купил Чарли новую одежду и оплачивал его питание, который разговаривал с ним спокойно, тихо, ничего не требуя, – этот мистер Коултон ничем не отличался от остальных белых. Он просто не понимал, что все, что есть в его распоряжении, может быть в мгновение ока отнято. Как и не понимал, что его жизнь не будет стоить и ломаного гроша, как только все дойдет до истинного конца. В этом отношении он тоже казался неискушенным. Как и любой из них.

Они пробыли в море несколько недель. Поезд же, который вез их на юг, в Лондон, шел всего несколько часов, но это путешествие показалось Чарли таким же долгим. Куда бы мальчик ни посмотрел, все казалось ему странным: зеленые поля, непривычные деревья, изгороди и овцы на далеких холмах – все это напоминало ему картину, которую он однажды видел в здании суда в Натчезе прямо перед разбирательством по его делу. Еще сильнее удивляло его то обстоятельство, что все люди, стоявшие на платформе или толкавшиеся в узком коридоре поезда, были белыми, но они не вздрагивали от него, как это случалось дома. Они просто кивали, приподнимали шляпы и проходили мимо.

Первый час их поездки Коултон сидел с закрытыми глазами; его плечи и торс в желтом жилете покачивались от грохота поезда. От внимания Чарли, однако, не укрылось, что он не спит. Поезд с ревом и грохотом пронесся по длинному туннелю, а затем вырвался из тьмы в серый дневной свет.

– Мистер Коултон, сэр, – заговорил наконец Чарли. – А кто-нибудь когда-нибудь покидал Карндейл? Ну, то есть уходил так, чтобы больше о нем не слышали?

– Карндейл – это не тюрьма, паренек. Оттуда всегда можно уйти, если захочешь.

Чарли провел языком по пересохшим губам.

– Нет, я хотел сказать… вы когда-нибудь слышали о том, кто ушел?

Коултон приподнял одно тяжелое веко, щурясь от света.

– Никогда не знал ни одного таланта, который захотел бы уехать оттуда, – ответил он. – Но ты волен это сделать, если захочешь. Англия не очень похожа на твою родную страну. Сам увидишь.

Чарли наблюдал за ним.