Обжалованию не подлежит

Это были Семенов и Борисов. Они изображали из себя покупателей и старательно разглядывали в витринах товары, приценивались к тканям и обуви, словом, играли роль рыночных завсегдатаев, тяжелую и скучную роль, к тому же обременительную. Она отвлекала от входа в ворота, в которых вот-вот должен был появиться Соломин.

— Он куда-то дважды уходил из дома, — как бы между прочим бросил Семенов.

— Не в милицию, не беспокойся. У него на это не хватит духу. Поверь мне, — ответил Борисов. — Я хорошо изучил его. Труслив, как заяц. Собственной тени боится.

— Не фантазируй. Был бы он труслив, не полез бы в государственный карман. Даю голову на отсечение.

— Побереги голову, может, она еще пригодится... Именно такие и лезут. Ты плохой психолог.

— Они же и доносят, — добавил Семенов.

Борисов рассердился:

— Что ты сегодня милицией бредишь. Не к добру это. Возьми себя в руки.

— Попытаюсь, — поежился Семенов.

Борисов взглянул на часы:

— Через двадцать минут прибудет Соломин. Приготовь мешки для купюр. Шесть тысяч — в карман не уместишь.

— Тише!

— Нас никто не слышит. Мы у глухой стены.

— У стен тоже есть уши.

— Опять ты за свое! Не нравится мне это, понимаешь. Так можно угодить в божий домик.

— Ты на что это намекаешь?

— На психиатрическую... Сначала мнительность, потом бессонница.

Семенов вздрогнул:

— У меня бессонница. Которую ночь мучит.

— Плохо, — встревоженно проговорил Борисов. — Надо принимать меры. Причем, немедленно.

— Что еще за меры?

— Лечить! Запустим — свихнешься. Куда чокнутого девать? В утиль-сырье — жалко, оставить на попечение милиции — опасно, выдашь. Кумекаешь, что к чему? Ну-ну, не бледней! Все в твоих руках, не распускай нервы.

— Попробую.

— Только не медли: пробуй прямо сейчас, — строго предупредил Борисов. — Иначе завалишь дело.

Некоторое время оба молчали, глядя на движущийся людской поток, который то сужался, то расширялся, потом Семенов снова заговорил, позванивая в кармане ключами.

— Вчера «сам» нервничал. Наверное, не все предусмотрел.

— Стареет, — сделал вывод Борисов.

— Пятьдесят пять лет — самый расцвет мужчины. Дело в другом.

— Не каркай.

— Я не каркаю, — рассердился Семенов.

— Ладно.

— Рыжевский с утра у дома Соломина, — опять начал Семенов. — Как бы его не засекли оуровцы, у него мозги всмятку — сразу засыплется. Даже сомневаться нечего. Попадет, как кур во щи!

— Нет, тебе определенно надо лечиться. Сегодня же поговорю с «самим». Пусть займется тобой, пока не поздно.

Лицо Семенова болезненно сморщилось.

— Сам проверю... Надо хорошо обдумать дело, прежде чем браться за него. Тут один туман с Соломиным.

— Ерунда, — заверил Борисов. — Мы взяли хороший темп. Вот передаст Соломин свою сумочку, туман и рассеется. Ты только не хнычь. Пусть потом этот меценат раздумывает о смысле жизни. Полагаю, что ему это не повредит. Мы сегодня же вечером сорвемся.

— Скорее бы, — вздохнул Семенов.

— Самого себя не обгонишь. Давай-ка пропустим по стаканчику, чтобы время не так тянулось.

— Пожалуй, — согласился Семенов.

16

Дора Михайловна подошла с Яковом Карповичем к двери, поправила ему ворот рубашки, внимательно взглянула в глаза.

— Ты всё взял, Яша?

— Всё.

— Ничего не забыл?

— Нет.

— Может, все-таки забыл что-нибудь?

— Сказал нет, значит, нет.

— Иди.

Яков Карпович взялся за ручку, вяло повернулся к жене, изобразил на лице бодрую улыбку.

— Не тревожься.

Дора Михайловна заметила в этой улыбке неуверенность.

— Подожди... Номера переписал?

— Переписал.

— Все?

— Все.

— Это же не люди — возьмут деньги, потом скажут, что не брали. Только не расстраивайся. Валидол в кармане?

— В кармане.

— Иди.

— До вечера.

— Подожди.

— Ну что еще?

— Я тебя просила — не расстраивайся, ты все-таки расстраиваешься. Может, тебе уже никуда не надо ходить? Ты совсем больной. Милиция сама разберется во всем.

— Дора!

— Ладно, ладно. Тебе прямо-таки ничего нельзя сказать. Знаешь, жизнь прожить — не поле перейти. Вчера тебя один вариант устраивал, сегодня — другой. Я боюсь.

— Перестань!

— Они могут убить тебя!

— Перестань! — снова попросил Яков Карпович.

Признаться, у него тоже появлялась такая мысль. Он отгонял ее, думая в это время о чем-нибудь другом, или убеждая себя в том, что его жизнь никому не нужна, однако прежнего покоя не находил.

— Где Софа?

— Ушла к подруге.

— Ты держи ее около себя. Не позволяй долго задерживаться. В общем, ты знаешь, что делать.

— Яша? Уже ради бога!

— Всё!

В голосе Якова Карповича прозвучала решительность. Дора Михайловна, наконец, отпустила его.

Софочка не удивилась, заметив у дома Григория Рыжевского. Она знала — кто-нибудь должен следить за ее отцом. В том, что этот человек был связан с мошенниками, Софочка уже не сомневалась.

Рыжевский стоял у ветвистого карагача. Он смотрел перед собой, поверх проходивших мимо людей, словно его интересовала высотная стройка за дорогой. На него никто не обращал внимания: был час «пик» — каждый жил своими заботами, каждый куда-то спешил.