Обжигающая страсть

Вдруг она отвернулась от него и отошла на несколько шагов, будто опасаясь чего-то. Но вдруг снова резко повернулась к Степану и окинула его взглядом с головы до ног.

— Господи, а я еще хотела когда-то с ним заниматься любовью!

Проснувшись, Лолита долго не могла понять, где она и что с ней. Но потом, осмотревшись и собравшись с мыслями, она враз вспомнила все, что произошло вчера, до самых мельчайших подробностей и застонала, не в силах удержаться от боли, пронзившей ее с головы до ног.

Она долго лежала в постели, прислушиваясь к звукам в квартире.

Когда двери отворились и в ее комнату кто-то вошел, Лолита прикрыла глаза, притворилась спящей.

По легкому и свежему дыханию, по тому, как ласково и заботливо было подоткнуто вокруг нее одеяло, девушка поняла, что заходила мама.

Лолита представила себе, что надо будет о чем-то с ней говорить, что-то объяснять отцу, и заплакала, не находя в себе ни грамма мужества и силы.

А потому, чуть только услышав, что мать куда-то вышла, вскочила с кровати, быстро умылась и, наскоро побросав в сумку кое-какие вещи и убедившись, что в сумочке есть ее кошелек с приличной еще суммой в рублях и долларах, выбежала из квартиры, предварительно черкнув на листочке бумаги несколько слов:

«Мама, прости меня!

Я не знаю, как это получилось.

Я не виновата, что мы полюбили друг друга. Ты должна меня понять…

Я уезжаю. Мне надо пожить немного одной, собраться с силами и мыслями. Постараюсь скоро вернуться, или, по крайней мере, позвонить.

Проследи за агентством, скажи, что я скоро приеду.

Мама, прости! Постарайся все объяснить отцу, ладно?

Твоя Лолита!»

А через несколько минут она уже ловила такси.

— К трем вокзалам, — попросила она водителя.

XII

События сменяли друг друга с невероятной быстротой, время летело для семьи Кравцовых так стремительно, что казалось, будто все они попали в гигантский ускоритель.

Макар, еще лежа в больнице, через агентов из «Московской недвижимости» продал роскошные апартаменты на Сивцевом Вражке вместе со всей мебелью и оборудованием и тут же купил маленькую однокомнатную квартиру где-то в районе Сретенки.

Точного его адреса не знала даже Светлана Васильевна. Вернув соответствующие части денег Парксам и матери, Макар больше не считал нужным поддерживать какие бы то ни было отношения с семьей, и Кравцова общалась теперь с сыном только по телефону, раза два в неделю.

Кравцов-младший, как замечали его сослуживцы, вообще сильно изменился после выздоровления. Он совсем перестал пить, посещать ночные клубы и рестораны. Он с головой ушел в работу, просиживал в своем кабинете с восьми утра до десяти вечера, а иногда даже ночевал в редакции, составляя вместе стулья и извлекая из шкафа подушку и плед.

Он самозабвенно копался в архивах, поднимал и разыскивал документы, какие по различным причинам не могли стать достоянием общественности. С каким-то даже нездоровым азартом он брался за самые сложные, самые запутанные дела, и не было для него большего счастья, чем положить на лопатки какого-нибудь крупного чиновника, использовав самые убийственные факты и документы в своей очередной статье. В такие дни он ходил по редакции гордый и удовлетворенный, и если кто-нибудь заговаривал о его материале, с запалом восклицал: «Все они там такие! Всех их надо вывести на чистую воду!»

Иногда ему в кабинет звонили незнакомые люди, и трубка, преимущественно мужскими голосами различных тембров, то предлагала Кравцову крупные суммы денег, то угрожала скорой и безжалостной расправой. Макар тогда очень распалялся, кричал, что всех посадит, что все — продажные сволочи, и громко ругался, посылая неизвестных собеседников далеко и витиевато.

А по ночам, когда город, утомленный дневной сутолокой, затихал, парень заводил свой «Чероки», погромче врубал квадрозвук стереосистемы и под скрежет и вой крутых металлических и дэт-металлических команд носился по притихшей Москве, не разбирая дороги, иногда выплачивая огромные штрафы ГАИ и возвращаясь домой, на Сретенку, только под утро.

Люди, которые знали его раньше, очень удивлялись происшедшим в нем переменам, а так как он никому ничего не рассказывал, то пытались найти самые различные, порой нелепые объяснения тому, что творилось с Макаром. И, глядя в его воспаленные глаза, на его теперь часто небритое осунувшееся лицо, на его помятые джинсы и совершенно изорвавшиеся кроссовки, краем уха слыша рассказы про уникальные суммы, которые он платит своим осведомителям, люди кивали и соглашались друг с другом: «Плохи его дела — видимо, у Макара потихоньку поехала крыша. Он ведь уже почти сумасшедший!»

…Но про все это совсем не знала Светлана Васильевна. Сына она не видела, а разговоры по телефону, ограничивающиеся дежурными расспросами про дела и про здоровье, ничего конкретного ей не говорили. Макар становился для нее все более чужим.

Впрочем она и сама ощущала себя в эти дни будто в каком-то искривленном пространстве, в котором даже самые знакомые и приятные вещи казались уродливо измененными.