Очарованные Енисеем

Жену он любил до безумия, как и ребятишек, и ничего не подозревая отпустил «повышать квалификацию» в Красноярск, откуда она через месяц прислала письмо, что нашла жилье и работу. Летом приехала и после долгих и душераздирающих разбирательств отбыла с детьми и резолюцией: «Если хочешь – приезжай. Мы тебя ждем».

Володя сходил на охоту, съездил к Людмиле под Абакан и вернулся окончательно раздвоенный и убитый, а на следующий год по выходу с промысла сгорел в собственном доме, будучи по всем признакам убит и сожжен соседом, вором и пьяницей, так и оставшимся на свободе – копать это темное дело никому не хотелось. Летом Людмила приезжала отправлять контейнер с вещами и осаждала отца Дионисия.

И от этих каждодневных разговоров, от постоянного убеждения, увещевания людей, ничего не желающих видеть, кроме своего «я» и относящихся к отцу Дионисию лишь как к средству решить какой-то свой отдельный вопрос, а не вопрос всей жизни, от бесконечных творящихся вокруг нелепостей, бывало, вдруг охватывало жесточайшее отчаяние, и едва он успевал обороть его постом и молитвой, как что-нибудь снова происходило, и стоило на долю секунды расслабиться, вскипал в душе бугрящийся поток мыслей о вопиющем неустройстве людской жизни, о повсеместной человеческой темноте и слепоте, мыслей, которые приходилось одолевать великим трудом души, и чем больше он их омаливал, тем сильнее они нарождались, и благодать наступала или в молитве, или когда что-то вдруг протаивало между ним и пришедшим к нему человеком, вроде этого Виктора, своими горящими глазами пронзительно напомнившего сгоревшего Володю.

Тем временем добывший шестерню Виктор бродил по Монастырскому в поисках сальниковой набивки. Узнав, что в Мироедиху собирается вертолет, он пошел в порт и встретил там Проньку, которому обрадовался как родному.

– Ты чо в порту сидишь?

– Да вот ребят жду, прилететь должны.

Пронька обрадовался еще больше Виктора, сказал, что хочет его угостить, и полез в карман засаленных штанов, где кулак долго и неудобно возился, собирая пятаки и натягивая ветхую ткань. Дать денег на водку было нельзя, и Витя, протянув бумажку, обставил, мол, на – а там добавишь, и Пронька, быстро прекратив поиски, ушел и вернулся с бутылкой и двумя котлетками на хлебе в салфетке. Зябко поведя плечами, Пронька закусил, пустился в расспросы о кондроминской жизни, о себе рассказав, что работает в строительной бригаде, где «вот-такие-вот ребята». Бутылка закончилась, и к порту подъехал «козел». Из него выскочили Окоемов с каким-то мужичком.

Оказалось, что они тоже здесь по делам и отправляют груз на вертолете, который задерживается, что Витя может не волноваться, его привезут «как вазу» и посадят, так что все – хорош стоять, погнали «гусей в Рим»… Второй мужик был не кто иной, как Ветвистый, оказавшийся небольшим и сухокоренастым. У него было скуластое лицо и впалые щеки, словно пришитые к костям крепкими стежками. Они с Виктором все не могли запомнить, как кого зовут, и обращались друг к другу «Кондромо» и «Ветвистый». Пронька под шумок отошел.

В машине с той снисходительной терпеливостью, какая бывает у трезвого в пьяной компании, сидел за рулем здоровенный мужичище, не толстый и не распертый мышцами, а самого рядового сложения, но просто все его части, глаза, губы, руки были раза в полтора больше, чем у обычных людей, так что в его присутствии каждый ощущал себя подростком, и казалось, если бы все человечество состояло из таких экземпляров, жизнь на Земле протекала бы иначе. Звали его Шалаем. Пассажиры надоели ему до ужаса, и он уже ничего не говорил, а только пожимал плечами и отрицательно покачивал головой, а Окоемов с Ветвистым всячески его допекали, ругали за плохой стакан и обсуждали каждое движение: «Ты чо, картошку везешь!», или: «Дело было не в бобине – большой чудак сидел в кабине», или: «Кончай возиться – “крузачину” раздавишь!» – и действительно, когда Шалай елозил в кресле, оно так скрипело и отгибалось, что было страшно. Немедленно появилась литровая бутыль с остатками водки, немедленно поехали на берег в магазин под названием «У Галины», где вышла короткая заминка – Галина отошла к соседям, а мужики увидели знакомого в подъехавшем грузовике и бросились выяснять про какую-то вертолетную «смолку».

А сбоку пыхнуло енисейским простором, колыхнуло великим разряженим, готовым втянуть, всосать без остатка, и Витя отошел на край к запредельно одинокой лавочке, стоящей на краю света, и там его так обдало пространством, что тишь и ведро, наставшие на сердце после разговора с отцом Дионисием, в разгоряченной душе вновь восстали, зазвучали по-новому жарко и сухо, и он почувствовал такую легкость, что почудилось, вот взлетит, чтоб прозвенеть и рассыпаться, навсегда осесть сизой пылью на зеркале плеса, как вдруг к лавочке подошли две намазанные девахи с папиросами и пивом. «Сейчас заговорят, и нужно будет шутить, зубоскалить с ними…» – не успел он подумать, и будто околдованные его волей, девушки зажестикулировали, замахали руками и оказались глухонемыми.