Очарованные Енисеем

Едва дождь стихал, протягивало с запада, потом несло тот же дождь с северо-запада, но вопреки всем чаяниям север так и не задувал, и как только проходил один циклон, зверела верховка и налетал новый, а за ним следующий, и в каждом дожди кружились над Енисеем гигантской каруселью, и Вите казалось, что они целенаправленно преследуют его лодку, и сужают круги не только дождевые тучи, а и сами циклоны уже охотятся за ним, словно огромные и мокрые птицы. И все как-то затягивалось, тяжелело, набухая, и ехалось медленнее против течения, и стоянки из-за дождя становились тягучей, и Настя глядела невесело и устало и говорила: «Скорей бы домой».

В Объединенном неунывающий Окоемов помог загрузить бензин и пожелал удачи, и снова тянулся дождливый Енисей, маячила впереди понурая спина Черемухи, собаки скучно лежали под навесом, и жирный Барсик носу не казал из теплой рубки. На дорогу до деревни ушла почти неделя, и надо было собираться и ехать на Кондромо, потому что зима могла наступить в любой момент, а забот дома оставалось невпроворот, да и подъем с таким грузом был делом. Дожди постепенно разрядились, но продолжало стоять верховочное тепло, и нет-нет да и пробрасывало из-под низкой тучки колючим дождецом. На прощание гульнули с мужиками, а поутру у крыльца стоял трактор с санями, куда озабоченные мужики таскали мешки и ящики, то и дело спрашивая: «Витька, а это брать?» или «А это куда?». К обеду загрузились, завели упирающегося бычка, Виктор налил по отвальной всем провожающим и запустил дизель. К вечеру они уже были в одной из избушек на Катанге. По дороге их догнал Геннадий на рыжей «обушке» с чайником браги. Витя подцепил его лодку к своей, и они некоторое время шли на малых оборотах вместе. Во время этого любимого енисейскими мужиками занятия Гена рассказал сон про своего старинного вороговского друга, будто они провожали его на пенсию, и Гена встал и сказал: «Василич, я горжусь, что работал с таким человеком, как ты!», а Василич заплакал.

Наутро все ходили тучки, изредка сыпало, и снова маячили уже две понурые спины с ручьями воды, а Витя, глядя на мутную воду Катанги и представляя, что творится в Узком пороге, мрачнел с каждым часом. Вода была не та средняя, рабочая, о какой он мечтал, а почти весенняя, вся сытая ширь клубилась водоворотами, валила могучим пластом, неся палки, ветки, пучки травы, и кормовой след, и усы носового отбоя были не белые, как положено, а по-весеннему желтые. Но только это была странная весна, с пестро-рыжей тайгой, с жухлой травой, залитой и изгибающейся в шалой воде желто-зелеными прядями, и утки табунились – не разноцветно-яркие, а серые, перелинявшие, и летели не на север, а на юг. И везде висела сырость, в траве, в мокрых стволах кедрин и лиственей, и черные камни у берегов казались особенно и безнадежно мокрыми. И только на Кондромо, казалось, стояла уже сухая осень, лежал синий снег, и золотой свет освещал тесаные стены, и Виктор подходил к дому, скрипя понягой, Настя выбегала из дверей с белыми от муки руками, и Мишка тащил на веревке деревянный ГТТ.

Порог Узкий, третий по счету после Чайного и Суриндаконского, представлял собой длинное, зажатое отвесными хребтами сужение с целой системой сливов и шивер. Вода была высокая, и все это ревело и вздымалось высоченным стоячим валом. Ночевали под порогом, с утра стали собираться, и убежал Кучум, пришлось два часа ждать, тарахтеть дизелем, стрелять из ружья, пока он наконец выскочил с тем дурацким деловым видом, с каким возвращаются отвязавшиеся собаки. Наконец поехали, и сначала было просто сильное течение, и вал под первым сливом, нижнюю часть которого они обошли сбоку, а верхнюю еле подняли, почти стоя на месте. Настя с Мишкой во все глаза глядели на вздыбленную воду, а Виктор раздражался, ему хотелось упрятать их в рубку, уложить спать, чтоб они ничего не видели. Слив был длинный и поднимали его полчаса. На выходе зашалила температура воды, и Витя едва успел заехать под коргу, где воду водило огромными кругами, и стать там на якорь.

Провозившись с помпой, двинулись в шиверы. Заваленные гигантскими камнями берега расступались, и всю образовавшуюся ширь ковром покрывало водой, причем выше и ниже слива она была гладкая и тягучая, а в самой шивере – взбитая острой волной и шершавая, как поверхность рашпиля. Шиверу поднимали бесконечно долго, и сразу после небольшого затишья начался верхний слив, едва сунувшись в который лодка встала на месте.