Очарованные Енисеем

Они сидели в натопленной рубке при свете бакенской лампочки, и этот маленький дом казался младшим братом, блудным родственником того, главного дома, и была извечная правда в том, что, пустившись в скитания, всегда рискуешь лишиться твердой почвы, навек утерять набранную высоту, разрушить невосстановимое. Лодку всколыхивало, вело вбок, и ни на секунду не смолкал плеск воды и грохот могучих водяных масс, способных во мгновение ока обратить плавучий дом в жалкую и плоскую груду, и как Виктор ни старался успокоить Настю, слова говорились мало и казались лишними, и главным было его внутреннее спокойствие, которое крепло, казалось, тем сильней, чем росли препятствия. И несмотря на весь драматизм происходящего, на неизвестность, на очевидность того, что в ближайшее время они не попадут домой, несмотря на все это – краем души он восхищался и ночевкой в великолепном пороге на якоре, и ничтожной тонкостью стен между их уютом и водяными безднами, и выйдя на улицу, вглядывался в кромешную тьму, где еле различались очертания хребтов и небо сливалось с водой в одну холодную черную массу. Гудела в рубке печка, из трубы доносилось ожесточенное щелканье дров и взметались рыжие россыпи искр, и когда вслед за ними прорывалось пламя, его отблеск в воде казался зловеще-близким.

Ночь он проспал урывками, вставая и то возясь со скулящими собаками, не привыкшими оправляться в лодке, то проверяя якорь, то воду под сланями. Изо всех сил он молил Бога, чтоб завернул наконец север, прихватил ручьи, бегущие из захлебнувшихся тундр, лишил питья озверевшую Катангу, чтобы вода начала падать так же повально, как и прибывать, и улегся бы наконец весенний вал Узкого. Ночью погода замерла, к утру пристыло, из напитанной влагой округи полился из распадков густой, как сливки, туман и полностью поглотил Катангу.

Когда наутро вышли из рубки – вокруг ничего не было, кроме бортов лодки, коровьих спин, бочек и струящейся вдоль корпуса бугристой и темной воды. Якорную цепь скрывал нос, и казалось, борта продолжают бесшумно нестись по воде в шелесте наката, в океанском шуме невидимого порога, и край света обступал со всех сторон, и они мчались на своем беззвучном корабле в такой бескрайности и бесконечности, словно были одни во всей вселенной, окруженные на тысячи верст бушующей водной гладью.

Особенность поведения тумана в порогах состоит в том, что если по ровной воде он тянется вместе с течением, то на стоячем валу задерживается, как на плотине или щетке, и висит клочьями над каждой грядой порога, хотя остальной плес уже совершенно чист. Когда туман наконец рассеялся, расшатанный ветерком, сплавился книзу столбами и клочьями, и стенами замков медленно и грозно выступили высокие берега, Витя запустил дизель, выбрал якорь и начал разворот. Когда включился реверс, вой шестерен и валов, шум выбрасываемой воды и бегучая дрожь слились в одно живое и долгожданное движение, едва нос коснулся струи, его ухватило, потащило, и Витя, дав оборотов, переложил руль и пошел вниз, забирая от берега. Из порога выскочили за считаные минуты и остановились в избушке – ждать, пока спадет вода:

– Ей и надо-то какие-то паршивые полметра. Будем ждать севера, рыбачить и ягоду собирать.

На берегу все ожили, собаки ломанулись, едва только нос приблизился к камням, Мишка выскочил с котом на веревке, залив сапоги, потом сошла Настя, у которой дрожали ноги, когда она ступала по трапу, и хотелось обнять и зацеловать их, а она шла по твердому берегу, будто не веря. Митя вывел и привязал скотину. Черемуха нескладно раскорячилась на трапе и опросталась беспомощными шлепками, и Борька скользил на этой жиже копытами и чуть не оступился. И все это время Витя вспоминал Генку, представлял, как бы он действовал на его месте, жалел, что его с ним нет и что они так и не поговорили в тишине и по душам, как в старые времена.

В камнях у берега Виктор с Мишкой воткнули палку, и Мишка все время бегал смотреть, «что там вода поделывает». Дождей больше не было, погода думала, и вода пару дней отстояв на мере, стала потихоньку падать, а потом вдруг завернул Север, да так, что сразу стало ясно, кто хозяин. Поначалу продуло, прогнало всю сырость, вымело из небес остатки дождей, просушило и присыпало все, как тальком, сухим снежком. Он лег на камни, скалы и тайгу, сразу ставшими белыми, ясными и будто отворившими новые светлые окна. С вечера медно выяснило, а с утра у берега матово серебрился лед, вися на камнях. Где его еще доставала волна, стеклянные козырьки были олизаны до влажной прозрачности и сочились алмазными каплями. Палочка вылезла на берег, а лодку пришлось под нос сталкивать вагой.

Под порогом они прожили шесть дней, долгих и томительных, несмотря на сбор ягод и поставленные сети, которые Виктор проверял на ветке.