Очень хотелось солнца

Посмотрев вторую часть, выслушав все пояснения Егора, я тем не менее остался к фильму равнодушен. Егор долго объяснял мне, откуда берет свое начало американская смеховая традиция, как она преломилась в кино, я послушно кивал, даже задавал какие-то вопросы. Однако впервые за этот год слушал невнимательно и даже поймал себя на мысли, что, возможно, надо ехать домой, а не оставаться ночевать. И сам удивился этому…

Но, естественно, ночевать меня оставили. Сойдясь на том, что американская комедия – блюдо специфическое и что в силу разницы американского и русского менталитета не каждый наш интеллектуал способен оценить все ее тонкости, мы разошлись по комнатам. И вскоре я, впервые в этом доме не сразу блаженно уснувший, а еще долго ворочавшийся в постели, услышал в ватной тишине квартиры мерное дыхание из спальни.

Возможно, мне не давал забыться фонарь, который, отчетливо рисуясь своей огромной овальной головой сквозь легкие двойные шторы, заливал комнату мертвенным холодным светом. Странно, я как-то раньше не замечал его присутствия, не видел того, что неоновое леденящее свечение делит комнату надвое, ровной чертой отсекая в безжизненно-яркую зону шкафы, набитые коробочками с дисками, и оставляя в глубокой тьме диван с лежащим мной, тумбы с фиалками, кресла и сейчас сдвинутый в сторону двери журнальный столик. Словно со дна глубокого колодца, из этой тьмы я разглядывал отсверкивающие в синеватом сиянии стекла, за которыми фонарный свет странным образом выел, вытравил на коробочках с фильмами все яркие краски. Я помнил их – красные, зеленые, желтые, кричащие, теплые, рекламные, броские. Сейчас же они были линяло-блеклыми, почти неотличимыми друг от друга. Под этими этикетками множество сюжетов, персонажей, перипетий… Реальные людские судьбы, преломленные чьей-то фантазией, воплощенные хорошо ухоженными и в общем-то благополучными людьми. При разнообразии увиденного в этой комнате за этот год все это вдруг стало складываться в моей голове в некие однообразные схемы, лежащие, как показалось сейчас, в основе таких вроде бы непохожих друг на друга киноисторий. Я перебирал и перебирал свои впечатления, но все равно никак не мог отыскать в памяти хотя бы что-то, что отклонялось от этой невидимой канвы, по которой вышивались такие, казалось бы, причудливые и хитрые узоры. А хотелось… зачем-то именно сейчас, этой ночью найти среди всего этого внутреннего однообразия нечто, что неожиданно и отчетливо выбивалось бы из общего ряда предсказуемости. Нечто такое, что поразило бы душу своей нетривиальностью…

То ли от этого холодного света, то ли от своих размышлений, то ли от бессонницы, я внезапно озяб, натянул на себя одеяло, но не согрелся. Встал, закрыл фрамугу, взял толстый плед, которым обычно накрывали диван, постелил его поверх. Забрался под всю эту тяжелую кучу в надежде, что озноб оставит меня наконец и даст провалиться в сон. Но сон не шел и не шел… Я ворочался с боку на бок, затем встал еще раз, надел оставленный мне по обыкновению белый банный халат, снова лег. Мелькнула мысль, что на улице не так уж холодно и совсем не холодно в комнате, а потому я, вероятно, заболеваю – протянуло-таки меня где-то скознячком в наших немаленьких аудиториях. А может быть, дома…

И тут в квартире возник звук. Что-то мягко шлепнулось об пол, замерло, потом зашуршало… Затем ухо различило знакомое цоканье коготков по полу. Фанни явно отправилась на кухню пить. И вправду – в ночной тишине послышалось плещущее собачье лакание. Потом коготки зацокали обратно, замерли – видимо, собака остановилась возле спальни. После значительной паузы коготки зацокали вновь. Звук сменился на более глухой, Фанни вплыла в мою комнату, осторожно приблизилась к дивану и снова замерла, видимо определяя, сплю я или нет.

Я повернул голову и протянул к ней руку. Собака радостно встряхнула кудряшками и, засопев, полезла на диван. Но не в ноги, как всегда, а, взгромоздившись всем своим немаленьким телом прямо на меня, доползла до лица и жарко дохнула. Передние лапы словно обняли меня за шею, шершавый язык от души умыл мой лоб. Я ласково потрепал ее за уши, она расслабилась, размякла, растеклась по мне, угнездив свою лохматую голову на мое плечо, и вскоре блаженно засопела. Я стал согреваться, спокойное дыхание собаки, словно колыбельная, убаюкивало сознание, и наконец я погрузился в одурманивающую тишину, холодный свет фонаря стал меркнуть, мысли – замедляться и путаться, пока не исчезли совсем…

Очнулся от стука клавиш. Егор восседал за своей рабочей башней, сосредоточенно глядя в монитор. Фанни не было, в квартире по-прежнему стояла тишина – видимо, Нелли тоже еще спала. За окном брезжил яркий, четкий, словно только что отмытый, сентябрьский рассвет.

Я пошевелился. Егор обернулся на звук.

– Замерзли, что ли, ночью?

– Немножко. Мне кажется, я заболеваю. Простыл где-то.

Егор сорвался со стула и исчез. На кухне зашумел чайник, открылись и закрылись дверцы навесного шкафчика, зазвенела ложка.