Очень мелкий бес

— Неужели вы не видите, что он серьезно?! — взвизгнула Зоя.

В окно влетело облачко пуха. Каляев инстинктивно прикрыл нос платком с желтым вензелем.

— Да, я не шучу, — сказал Портулак и согнулся в три погибели, чтобы поместиться в проеме окна.

Слева от него был Виташа, справа — Каляев. Они переглянулись и стали приближаться к окну.

— Стой, стой! — закричал Ляпунов и резвее, чем позволяли нетвердые ноги, бросился к Портулаку, ухватил его под колени; оба рухнули на пол, смахнув заодно со стола стопочку бумаг с карточкой «Идеи и замыслы». — Я понял, я понял, что про­изошло! — кричал Марксэн, не выпуская Портулака.

— Я должен полетать! — упорствовал Портулак, цепляясь за подоконник.

—  Допился, — сказал Панургов торжественно. — Но ничего, я позвоню, и его за два дня приведут в порядок.

Вадим освободился от объятий Марксэна, но на пути к окну встретил Виташу и Каляева. Соединив усилия, они оттащили его в глубь комнаты и затолкали в кресло.

—  Маразм... — прошептал Любимов, не глядя, взял со столика налитую рюмку и выпил.

Каляев переступил через копошащегося на полу Ляпунова и закрыл окно.

— Я понял, я все понял, — повторил Марксэн, оставив попытки принять сидячее положение. — Все ясно на примере Ивана. Он до сих пор не знает, что с ним. И Вадим не знает. Если Люда говорит, что их обоих укусили, то выходит, что объективно, Вадим, ты и Ваня — вампиры, а субъективно — люди. Это объясняет, почему ты нас не покусал. Ты сам не знал, что ты вампир.

— Налейте мне, — попросил Портулак и нашел взглядом Каляева. — Да, Дрюша, ты прав, я вампир. (Людочка вскрикнула.) Правда, летаю я на троечку — не освоился еще. И гроба себе еще не завел. Почему чеснок и солнечный свет на меня не действу­ют, сказать не могу, но это, полагаю, погоды не сделает, коли я сам признался. Какие еще будут вопросы?

Вопросов ни у кого не возникло.

А Протопопов и Верховский приближались к месту, где разворачивались главные события нашего повествования. Владимир Сергеевич лихо рулил и не забывал размахивать осиновым колом— якобы для устрашения Бородавина. Но Сила Игнатович видеть этого не мог, так как его голова была обернута шкурой, а поверх шкуры сидел Гай Валентинович Верховский.

Номера на автомобиле Владимира Сергеевича отсутствовали, поэтому ехали окольными путями, всячески избегая встреч с автоинспекцией. Один раз даже воспользовались детской площадкой и раздавили песочницу. Наконец оказались на парковой аллее. По прикидкам Владимира Сергеевича, дом Кирбятьевой находился на противоположной стороне парка. Фары в его автомобиле предусмотрены не были, освещение в парке не горело, и двигаться приходилось наугад, потому что наступил вечери смыкавшиеся где-то наверху, над аллеей, деревья почти не пропускали свет.

Со скоростью пешехода, рискуя угодить в какую-нибудь канаву, они целый час преодолевали три с небольшим километра. Мотор несколько раз замолкал, и тогда Владимир Сергеевич, матерясь, колдовал над проводками и вдыхал в него новую жизнь. Всю дорогу он говорил без умолку, пересказывая Верховскому свою красочную биографию, но тот слушал вполуха. На тряской дороге у Гая Валентиновича пуще прежнего разыгралась боль в желудке, и он думал об одном: когда же всему этому придет конец.

Бородавин лежал недвижим; не знай Верховский о его бессмертии — вполне мог бы предположить, что вампир задохнулся под пыльной шкурой.

—  Молчит?  —  спрашивал  время  от времени  Протопопов  и сам себе отвечал:  — Молчит. И правильно: молчание — золото.

После этого обычно наступала пауза, и слышно было только, как тяжело, с перебоями, дышит мотор и хрустят под колесами сухие ветки. Затем Владимир Сергеевич вновь седлал любимого конька и пускался в воспоминания.