— Искренне писал, за искренность и поплатился, — охотно отреагировал Бородавин. — Издайте мои мемуары, товарищ директор, — не пожалеете. Я скоро знаменит стану, тогда каждый за честь почтет. Шумиха пойдет, а вы сразу книжку на прилавок. Всем нос утрете, умнее всех окажетесь!
— Господин Любимов, предложите ему десять процентов потиражных, — дал совет Панургов.
— Вы что, сговорились все?! Какой еще вампир?!. Гай Валентинович, вы понимаете вообще, что несете?!
— Понимаю, и не только это, — вздохнул Верховский. — Бородавин, подтвердите, что вы вампир.
— По заданию партии и народа, ради победы над врагом, в целях партизанской борьбы...
— Стоп! — прервал его Владимир Сергеевич. — Отвечай, Бородавка, в последний раз по-хорошему прошу: ты кусал поэта Портулака или нет?
— Я уже сказал все, что сказал, — ответил Сила Игнатович замысловато и выставил вперед правую ногу, напоминая плененного варварами, несколько потрепанного, но гордого римского воина, который ни за что не раскроет тайну дислокации родной когорты.
— Так, выходит, ты не вампир? — обратился Владимир Сергеевич к Портулаку.
— Вампир, — буркнул тот.
— Зачем, ну зачем, Вадим, вы на себя наговариваете?! — Людочка сдавила пальцами виски. — Или все-таки не наговариваете?
— Раз я с балкона улетел, — сказал Портулак, — значит, я вампир. Ваш Бородавка своего покрывает.
— Врет в белый свет, как в копеечку, — парировал Бородавин. — Он на мой балкон перелез и через мою квартиру на лестницу попал. Прошу зафиксировать: я запросто мог его вакцинировать, но не подумал даже. А бизнесмен лежал... дышал... белокожий такой...
— Ничего не понимаю, — сказала Кирбятьева. — О чем идет разговор? Вампиры, оборотни... Вы лучше ответьте: президент «Прозы» отыскался?
— То-то и оно. — Каляев отвернулся к окну; под фонарем, у тележки с хот-догами, ходил на задних лапах, выпрашивая сосиску, здоровенный пес черной масти. — Мы о главном напрочь забыли. Что-то не то с нами происходит...
— Я тебе, старик, еще вчера про твою рефлексию говорил и даже называл адрес, куда ее следует засунуть. — Панургов откупорил очередную бутылку. — Кому налить, желающие есть?
— Я желающий. — Владимир Сергеевич положил руку на плечо сидящего Портулака. — Не обижайся, Вадим, ошибочка вышла. Но если оглянуться на эволюционное развитие нашей страны!.. — Владимир Сергеевич многозначительно поднял палец. — Не лезь в бутылку! — скаламбурил он, кивая на бутылку в руке Панургова, рассмеялся в одиночестве и выпил, так и не дождавшись ответной реакции Портулака.
— Бокалы наливаются, в них отблеск янтаря, и лица разгораются, как вешняя заря... — продекламировал, не поднимая от колен буйной головы, Бунчуков.
— Люда, я ухожу. С меня хватит! — сказал Любимов, глядя в направлении ширмочки, за которой спал Мухин; там происходило какое-то движение. — Я так и не понял, какое отношение этот ералаш имеет к Виктору Васильевичу. Но этого, вероятно, мне никто объяснить не сможет.
— Почему же? Я что угодно могу объяснить, — объявил Панургов.
Олег Мартынович оставил его слова без ответа, потому что из-за ширмочки по воздуху, аки по воде, неторопливо выплыл потомственный дворянин Иван Мухин.
Иван спал, и при каждом выдохе его губы трогательно складывались в трубочку, похожую на маленькое сопло. Марксэн Ляпунов с пьяной непосредственностью потянул его за торчащий из дырки в носке мизинец, и бизнесмен-издатель медленно по плыл на середину комнаты. Все растерянно молчали.
— Аура прохудилась... Свечение... Неопалимая купина... — пробормотал Мухин во сне, подергал ногами и перевернулся на спину. Голова его откинулась назад. Справа на шее Ивана четко обозначились четыре аккуратные ранки. — Один-один в нашу пользу, — сказал Мухин и причмокнул губами.
— Господи!.. — со всхлипом выдохнула Зоя и прикрыла рот рукой, Людочка спряталась за спину Владимира Сергеевича, а у Кирбятьевой-Ожерельевой зародился оригинальный сюжет. Панургов принял значительное выражение, словно говорящее: «Спокойно, старики и старухи, все под контролем, хрен-перец. Я уже послал своих людей»; но выглядел он не лучше остальных. Верховский отошел к стене и угрюмо закурил.
— Вот я и говорю, что бизнесмена вакцинировал, — нарушил тишину Бородавин. — Так как, товарищ директор, насчет мемуаров?
— После, после...— отмахнулся Любимов.— Все здесь было, аттракционов не хватало. Прямо-таки Копперфилд, он же — Додик Коткин из Одессы. Сделать такое в обычной комнате, а не на сцене очень неслабо.
— Вот и дьявольщина, — сказал Каляев. — Это не розыгрыш, не коллективное помешательство, а обыкновенная дьявольщина. Будничная такая, незамысловатая. Она есть всегда, но очень редко предстает в концентрированном виде. Странно, что серой не пахнет...
— Вы ошибаетесь, молодой человек. Все это укладывается в научные рамки, — перебил его Верховский; лицо Гая Валентиновича стремительно приобретало землистый оттенок.
— Значит, наукой управляет дьявол, и рамки определяет тоже он. Тогда не удивлюсь, если эта наука без труда объяснит случившееся с Игоряиновым.