Очень мелкий бес

— Точно понимаешь или еще беспокоиться будешь? — спросил Ковыряко.

— Точно. Это я так неудачно пошутил, — сказал Каляев, отворачиваясь, поскольку от Рудольфа Петровича сильно пахло селедкой.

На самом деле Каляев понимал лишь то, что опять вляпался в идиотскую историю. Не иначе игривая дьявольская рука руководила нынче его судьбой.

—  Тоже  мне,  шутник,  —  Ковыряко  перестал  прижимать  его  к  полу,  поднялся  и принялся отряхиваться. — Почем, говоришь?— обратился он к убийце.

—  По сорок, — ответил флегматичный убийца. — Но если полтуши возьмешь, а так — по пятьдесят.

— Может, возьмем на двоих? — предложил Ковыряко Каляеву.

— Наисвежайшая баранинка, — вставил убийца, он же продавец.

Каляев не ответил. Он уже стоял на ногах и разглядывал свои брюки.

— Давай, писатель, я тебе спину почищу, — сочувственно сказал Ковыряко. — Ты прости, но я даже не извиняюсь, хотя, конечно, запачкал тебя. У меня же рефлекс, я в спецназе оттрубил двенадцать лет... Да, а как ты дверь открыл?

Каляев усмехнулся.

—  Не заперта была. А в ванне труп Конотопова лежит, — произнес он, как бы не придавая значения своим словам.

—  Лежит, лежит... — с готовностью подхватил подполковник запаса. — Лежит и усами шевелит.

— Шевелит, шевелит, — в тон ему сказал Каляев. — Сходите в ванную и увидите, как шевелит.

Ковыряко прошествовал к ванной комнате, распахнул дверь. На лице его отпечаталось изумление.

— Вот те на! — воскликнул он. — Григорий Алексеич, что же вы так?!

Каляев глянул через его плечо. Окровавленный труп Конотопова по-прежнему плавал в ванне. Каляев хотел сказать что-то вроде: «А вы мне не верили!» — и даже не просто сказать, а сказать торжествующе, потому что пока Ковыряко шел к ванной, засомневался в наличии там Конотопова и внутренне был готов согласиться с пред­положением подполковника запаса, что во всем виновата жара, а может быть (это было уже его собственное предположение), и остаточные явления от кизиловой водки Панургова. Но фраза «А вы мне не верили!» показалась ему недостаточно хлесткой, а придумать что-нибудь еще он не успел, потому что труп приподнял из воды бледную руку, вяло поводил ею в воздухе, как бы приветствуя стоящих на пороге ванной, и с брызгами уронил обратно.

—  Ну,  видел?—  сказал  Ковыряко,  снова  обдав  Каляева  селедочным  запахом.  —

Расслабился Григорий Алексеич. А лицо это вы обо что — о раковину?

— О раковину, — подтвердил труп Конотопова.

Каляев  вздрогнул,  будто  пробудился  после  фантасмагорического  кошмара,  с  ненавистью оттолкнул напирающего сзади торговца мясом и выбежал вон.

3

Каляев опомнился на бульваре среди волн тополиного пуха, плюхнулся на скамейку в намерении обдумать происшедшее и успокоиться, но вместо этого принялся нещадно ругать себя и добавил в кровь адреналина. Постепенно, однако, он переключился на Игоряинова, чье позорное поведение дало почин неудачам сегодняшнего дня.

Три стадии пережили отношения Каляева и Игоряинова. Сначала было стремление Каляева подражать Игоряинову, потом — равноправие во всем, и под конец — легкая ирония Каляева, которую тот старательно прятал, и беспричинное, казалось бы, поскольку Каляев повода не давал, раздражение все понимающего Игоряинова. Ко времени их знакомства Игоряинов уже входил в невеликое число «наших литературных надежд», публиковался в толстых журналах и по-хозяйски разгуливал по Дому литераторов. Каляев же был провинциальным журналистом, с беллетристикой не печатался, и в Дом литераторов (а точнее, в ресторан Дома литераторов) его не пускали швейцары. Сознавая свое первенство, Игоряинов говорил с Каляевым покровительственно, но подчеркивал, что в делах литературных они равны. «Я бы предпочел по гамбургскому счету», — вот первые слова, которые Каляев услышал от Игоряинова, когда судьба свела их на семинаре молодых писателей. «Гамбургский счет» — любимое словосочетание Игоряинова в ту пору.

Прошло два года, и многое переменилось. Каляев перебрался в первопрестольную, напечатал в «Юности» повесть, а главное — даже самые обыденные вещи научился говорить со значением, как это принято в столице. Вот тогда они окончательно сблизились с Игоряиновым, и Каляев был одним из тех, кого Игоряинов позвал в «Рог изобилия» — организованный им неформальный (как тогда говорили) клуб писателей.