Очень мелкий бес

Вместо того чтобы утруждать себя тревожными мыслями, Каляев открыл холодильник и, найдя там банку «Пепси», с удовольствием ее опустошил. Итак, выгулять Машку он не успевал, на встречу с Виташей идти было рано, а час наступал обеденный. В холодильнике он заметил банку ветчины и батон в целлофановом кульке. Это было похоже на Конотопова — хранить хлеб в холодильнике; так он его, наверное, предохранял от тараканов. Каляев даже слегка повеселел, представив физиономию Конотопова, когда тот выявит пропажу ветчины.

Взяв банку и батон, он отправился на кухню в поисках консервного ножа. Тараканы при его появлении бросились врассыпную. Ножа, как и следовало ожидать, не нашлось, хотя Каляев перерыл буфет снизу доверху. «Что же это за день такой?» — подумал он и вдруг услышал звук, этакое воркование, будто кто-то с кем-то перешептывается. Перед ним было две двери — в ванную и туалет. Не долго думая, он толкнул ближнюю — за ней обнаружился унитаз с неисправным сливным бачком; струйка воды, текущая из бачка, и заставила насторожиться Каляева. Он закрыл дверь в туалет и машинально открыл в ванную.

События последующих двух-трех минут, как ни старался он позже, так толком восстановить в памяти и не удалось. Во всяком случае, Каляев сознавал, что история, которую несколько позже вечером он со смаком рассказывал Бунчукову и Портулаку, имела с действительностью отдаленное сходство, а может быть, и вовсе никакого сходства не имела.

Открыв дверь в ванную комнату, Каляев увидел торчащие из ванны голые ноги. А потом, с задержкой охватив всю картину в целом, осознал, что ноги принадлежат Конотопову, который лежит в воде и лишь залитое кровью его безжизненное лицо плавает на поверхности. Каляев был человеком не робкого десятка и кое-что в своей жизни повидал, но тут оплошал: выскочил за дверь, не успев даже разглядеть труп. Тут же он сообразил, что убийца, может быть, еще прячется в квартире — скорее всего, в комнате Конотопова за портьерами, — и рванулся к выходу, намереваясь позвонить к соседям. В этот момент проем двери, открытой на лестничную площадку, загородила фигура в фартуке и с топором в руках. Каляев стоял против света и поэтому видел вместо лица фигуры неясное пятно. Фигура что-то сказала (слова пролетели мимо ушей Каляева) и направилась к нему, поднимая топор. Надо отдать должное Каляеву: в этой непростой ситуации он принял единственно правильное решение — не побежал назад с тем, чтобы забаррикадироваться в комнатах (что стоило прорубить топором картонные двери?), а пошел «на вы». Швырнул батон и банку с ветчиной в нечеткое лицо убийцы, оттолкнул его, выбежал на лестницу и понесся вниз. Но не преодолел и одного пролета, как на площадке остановился лифт. По инерции Каляев пролетел площадку пятого этажа, но все ж заставил себя затормозить, хотя и было страшно. Следовало вернуться назад и хоть как-то отвлечь убийцу от человека, который выйдет из лифта. Дело решали мгновения, и Каляев столь же быстро взлетел на площадку между этажами. Лифт открылся, и из него вышел Рудольф Петрович Ковыряко, уже облачившийся в брюки и рубашку с галстуком. Убийца, вероятно, занял позицию в дверях, и Каляеву виден не был.

— Сюда, сюда! — замахал он руками Ковыряко. — Скорее сюда!

— Одну минуточку, — сказал Рудольф Петрович спокойно и обратился к скрытому стеной убийце. — Что вы сказали?

Каляев понял, что убийца подманивает Ковыряко, и закричал:

— У него топор! Осторожно!.. Бегите, Рудольф Петрович!

И скакнул наверх, схватил бывшего подполковника за руку и дернул изо всех сил. Оба потеряли равновесие. Каляев налетел спиной на стену, но в следующее мгновение стена отодвинулась, пол и потолок поменялись местами, и Каляев оказался при­ жатым к полу. В один его глаз упирался подбородок Ковыряко, а краем другого он видел убийцу с окровавленным топором. Каляев попытался освободиться, но зав-складом держал его железной хваткой.

—  Спокойно,  писатель,  все  хорошо,  хорошо...  —  заговорил  Ковыряко,  дыша  селедкой и пивом. — Вот беда какая, от жары это у тебя, что ли?

Но Каляев его не слушал, а следил за убийцей в фартуке, который стоял у дверей лифта и пока никакой агрессивности не проявлял.

— Там Конотопов... зарубленный, — шепнул он, надеясь, что убийца его не услышит. — Отпустите меня, Рудольф Петрович, отпустите, Бога ради, скорее...

— Погоди, охолонись сначала, — сказал Ковыряко, ослабляя хватку. — Все нормально вокруг, все хорошо. И Конотопов никакой не зарубленный, и нет здесь вовсе никакого Конотопова. Это ты топора испугался и фартука в крови. Так это баранья кровь, человек баранью тушу из деревни привез, разрубил и продает...

—  Если много возьмете, отдам по сорок кило, — произнес убийца так, будто ни­чего необычного не происходило, а сам он стоял за прилавком в мясном ряду.

—  Баранину  человек  рубил,  понимаешь?  —  нарочито  ласково,  как  обычно  говорят с тупыми детьми, продолжал Ковыряко.

—  Да, понимаю, — сказал Каляев, которому уже было все равно — баранину рубил человек или человечину рубил баран.