Очень мелкий бес

Я  не  знаю,  что  означают слова, сказанные по-грузински, но запомнил их, потому что после этого Нугзар Габидзашвили поднялся бледный как смерть, прощально поглядел на Маню Соколову, и больше мы его не видели. Следом за ним в ту же дверь вышел товарищ Васильев. Через много лет я узнал, что Нугзара, нашего веселого боевого грузина, расстреляли по приказу изверга Берии, и товарищ Васильев, позднее тоже расстрелянный, приложил к этому руку.

Причина столь жестокого и необъяснимого поступка стала ясна незамедлительно. Когда Нугзар Габидзашвили вышел, Берия посмотрел на красавицу Маню Соколову и сказал:

— Милая девушка, гимнастерка, эта страховидная юбка и эти кирзовые сапоги портят тебя. Поверь опытному мужчине. Выйди вон в ту дверь, — он показал не на ту дверь, куда указал выйти Габидзашвили, а на другую, — и поскорее возвращайся на­зад.

Когда Маня вернулась в платье из розового шелка с вырезом на груди (декольте), Берия усадил ее рядом с собой и положил руку на спинку ее стула.

— Какая вы прелесть, Маня! — сказал он похотливо и протер пенсне. Потом обратился к одному из своих сопровождающих: — Тов. Трапезунд, сделайте так, чтобы товарищи не скучали.

Тов. Трапезунд вышел и привел группу женщин по числу присутствующих. Весе­лье полилось рекой. Берия, тов. Трапезунд, Колотовцев и Хануманов веселились со всеми. Вскоре Берия что-то шепнул Мане, и они покинули нас. Мы подумали, что Маня получает особые инструкции, но теперь, зная, как Берия поступал с женщинами, не­трудно предположить, что он сделал с нашей Маней. Так Маня Соколова оказалась не на брачном ложе, а в постели развратника, изверга и убийцы лучших коммунистов в годы сталинских неправедных чисток...»

Совещание в кабинете Любимова проходило в обстановке строжайшей секретности. Присутствовали, кроме самого хозяина кабинета, Куланов, Майзель, приглашенный после некоторых сомнений Похлебаев и неизменный Вятич.

— Итак, что мы имеем, — начал Любимов, после того как все расположились в креслах и на принесенных по такому случаю из игоряиновского предбанника стульях. — Игоряинов отсутствует на работе и дома уже вторые сутки. На следующий день после его пропажи в издательство приходит человек, который представляется следователем. Он беседует с сотрудниками, что-то вынюхивает, а потом обвиняет меня и Дмитрия Ивановича в сговоре, приведшем к смерти Игоряинова. Но благодаря вмешательству Павла Карловича, — Любимов сделал нервный жест в сторону Майзеля, — удалось установить, что следователя с такой фамилией не существует в природе. Следовательно... — Он замялся, поскольку ему не понравилось соседство слов «следователь» и «следовательно». — Поэтому, — поправился Олег Мартынович, — остается предположить, что нас пасут вовсе не государственные органы...

— Рэкет? — подал голос Похлебаев.

—  Рэкет предъявляет свои требования, а потом уже прибегает к киднэппингу, — сказал Куланов.

— В том-то и дело, — продолжил Любимов. — Государство у нас еще, слава Богу, не дошло до того, чтобы похищать людей. Значит, остаются бандиты, но это... это какие-то необычные бандиты...

— Может быть, конкуренты? — предположил Похлебаев.

—  У  нас  тиражи  не  распродаются,  и  вы  это,  Борис Михайлович, знаете не хуже меня. Кому мы конкуренты с такой реализацией?

—  Как всегда, реализация виновата, — вступился Похлебаев за честь своего под­ разделения.  —  Можно подумать, это мы с Винниковым, Катарасовым и Нагайкиным принимаем  решения  об  издании  книжек,  которые  оседают  на  складе.  Все  высоколобое издаем, а народу чтиво подавай. Чтобы на обложке рожа страшная была, а внутри сплошное пиф-паф...

—  Если  вы,  Борис  Михайлович,  не  согласны  с  политикой  руководства  издательства, то честнее было бы...

—  Оля, остановись! — прервал Любимова Вятич. — Сейчас не время для выяснения отношений.

Но Олег Мартынович уже завелся. Правда, он все-таки не завершил фразу, которую от него хотя бы раз слышал каждый сотрудник. В законченном виде она звучала так: «Если вы, имярек, не согласны с политикой руководства издательства, то честнее было бы, не отходя от этого стола, взять ручку и лист бумаги и написать заявление об уходе по собственному желанию. После этого вы можете говорить об издательстве, что хотите*. Впервые эти слова чуть ли не двадцать с лишним лет назад произнес редактор «Бытовой химии* Похлебаев, и адресованы они были как раз не в меру ретивому литсотруднику Любимову.

Задушив в себе эту замечательную фразу, Олег Мартынович, уже не в силах успокоиться, принялся прохаживаться вдоль стены.

— А не замешаны ли здесь личные мотивы? — заговорил Майзель. — Полагаю, что могут  выдвигаться  самые  экзотические  предположения  —  естественно,  при  условии,что они не выйдут за эти стены...

— Что вы имеете в виду? — приподнял густые брови Куланов.

— Ну... например, нестандартная сексуальная ориентация Игоряинова...

— То есть? — опешил Куланов. — Неужели?.. У него же семья, дочь...

— Это его жена почкованием размножается, — задумчиво произнес Вятич.