Очередь

— Не мне. Да и не вам: соображаете всегда поверхностно, но судите быстро.

— А себя ты, Валера, к какому типу относишь?

— Мышечный, мышечный. В крайнем случае гармоничный. Жизнь покажет.

— Покажет, покажет… — И Лариса пошла навстречу появившемуся Станиславу.

— Доброе утро. Что дома? Все в порядке?

— Доброе. Все. Как спалось, как гулялось?

— Как спалось, так и гулялось.

— Устала, Ларисонька? Я поесть притащил, мама приготовила. — Он похлопал по сумке, висящей через плечо.

— Сохранился бы ты таким до вечера.

— Зануда. Ты ж теряешь чувство меры.

— А черт его знает, Стас, устала, наверное. Хочу покоя и дома.

Станислав Романович сначала неуловимо, а потом и явно переменился.

— Много хочешь, подруга.

— Ой как немного!

— Немного? А машина? Может, я и не прав, но что ж теперь делать?

— Теперь-то ясно, что делать. Сиди пока здесь, а дальше видно будет. Когда я приеду. Ты за меня реши, что делать. Реши!

Станислав Романович огляделся, покрутился вокруг своей оси, покачивая плечами.

— Смотрю я на вас — кунсткамера! Паноптикум городских сумасшедших.

— Не тебе судить.

— Сама подумай: можно ли так хищнически относиться к своему времени? И из-за чего?

— Как тебе не стыдно! Ведь действительно: из-за чего! Как ты можешь мне об этом говорить?..

— Не хочу, чтобы ты теряла время.

— Во-первых, здесь не место выяснять отношения, а во-вторых, уже и не время — спешу. И сколько ты сам времени теряешь, уж совсем без толку и с одними издержками? Сначала терял по дурости; теперь теряешь, потому что раньше терял.

— Во-первых, ты знаешь, я не прав и решительно себя осуждаю. Во-вторых, я ж радости ради. Я счастья не ищу, но где покой и воля?

— Господи! Покой и воля! Не надо воли — хочу подчиняться, хочу руководства над собой. А ты — радость, радость! А мне решать, выбирать. Я дома быть рабой хочу, а ты делаешь домоправительницу из меня.

— Теперь не права ты. Ты на работе — все. Ты и дома — мать, учитель и кумир…

— Уймись, Стас. Твои радости — пустая болтовня и… не знаю что…

— А я знаю. Для меня, например, большая радость — баня. Там прекрасно.

— Для тебя баня — это выпивка да возможность время протянуть.

— Ты права, мать. Но не забывай, что, во-первых, баня полезна; во-вторых, питье хорошо только тогда, когда можно покуражиться в хорошей компании. А компания в бане есть — постоянная и своя.

— Не уверена. Возможно, и полезно — не была, не видала. Но насчет компании врешь. Ты и один дома можешь.

— Только когда появляется что-то вкусное и полезное. Это не питье и не опохмелка.

— Может быть, еще не опохмелка, но и это будет. Ты столько говоришь о пользе, а называешь себя гедонистом да бражником. Они ж не для пользы живут, а для радостей только.

— Конечно. Соображаешь уже. Но и радость полезна.

— Демагог. Так получай радость от работы своей. Ты же говоришь, что любишь считать да закорючки свои писать.

— Сдаюсь. Но ты так и не научилась к моим закорючкам относиться если не с любовью, так хоть осторожно к любви моей. Безусловно, твоя работа важней! Во всяком случае, наглядней и отдача ощутимей. Ты в своих глазах растешь. Все к тебе относятся, как к суперменше… Тебе легко, конечно. А мне каково? И вообще ученый должен делать, что хочет, а не что ему велят.

— Ты слишком много знаешь. Не дури мне голову. В любой работе можно вырасти в своих глазах!

— Конечно. Потому и не видишь, для чего и что делаешь — вниз не смотришь. Иногда даже не разглядишь, кого и для чего лечишь. Впрочем, для вас это и неважно.

— Демагог. Демагог!..

— Я сражен вашими аргументами.

— Кончаем. Ехать надо.

— И езжай. Я ж пришел. Хорошо, что напомнила: сегодня в сауну пойду.

— Перебарщиваешь. Нельзя, я думаю, столько жариться.

— Не жариться, а париться. И почему? Мыться всегда полезно.

— Вы ж не моетесь. Вы пьете да паритесь. Это финны парились, но и мылись. В русской парилке отпаривались, чтоб отмыться. А вы? Вам время надо провести.

— Ты вот проводишь здесь дни. Уж более бессмысленной траты времени и не придумаешь. Мы хоть радость получаем.

— Ну, как попугай. Одно и то же, одно и то же: радость, радость…

— Основной и двигающий закон человечества, поскольку смысл жизни пока неизвестен, — получение радости. Вот я и повторяю и в словах и в делах. Дело для радости. Это тебе не в очереди стоять. Благо бы за мясом, за едой, за одеялом, наконец, за простыней… А за машиной?! Для чего? Я в баню — за радостью…

— А я за машиной не для этого? Мне-то она в радость. Пойми ты, если сохранил еще способность не только смотреть, но и видеть.

— Я снова решительно себя осуждаю.

— Ну ладно, перестань. Мне пора.

Около машины, опершись на заднее крыло, задумчиво стояла Тамара.

— Что пригорюнилась?

— И не говори! Сейчас звонила на студию. Приехал один сценарист интересный. Привез якобы неплохой сценарий. Понимаешь, это для меня вся дальнейшая жизнь — первый фильм дают.

— Прекрасно. Чего ж ты горюешь?

— Надо увидеться с ним. Он может только завтра вечером, а как отсюда уйдешь? Я и так завтра днем должна пойти на встречу с сокурсниками. Подменят меня.

— Так ты бы сказала ему. Посочувствует. Машина же! У меня в больнице все понимают.