Очередь

Лариса стала напевать на мотив песенки «Надежды маленький оркестрик»: «…И я не помню, была какая, какая я была тогда. Не помню я, не помню я-а-а, не помню я, какой была…» И так до самого конца пути она напевала эти слова в различных вариантах, различных перестановках под ту же мелодию «маленького оркестрика надежды». И даже когда остановилась на своем месте у очереди, продолжала напевать, неотчетливо воспроизводя мотив, но громко и ясно выговаривая каждое слово: «Не помню я, не помню я-я-а-а, какою я была тогда-а-а…»

Подбежала Тамара Васильевна.

— Чего сидишь в машине? Выходи, подвигайся. Почти все собрались.

— Так все видят, что я здесь. Если понадоблюсь…

— Ты кого-нибудь ждешь? Можно к тебе?

— Залезай. Кого ждать?

— Не знаю. Мало ли какая ситуация может возникнуть.

— Чего-то вы заигрались, Тамара Васильевна.

— А что ж. Ходим, бездельничаем. Никаких забот. Посмотри на лица. Есть ли мрачные, угнетенные, недовольные, усталые? Все лица полны ожиданием, даже у тех, кто далеко, кому надеяться практически не на что. А? Не то что у нас на встрече сокурсников.

Они обе засмеялись. Вроде бы наступило беззаботное студенческое время, когда хочется шуметь, веселиться, только бы кто-то направил в русло это их беззаботье.

— Добрый вечер, Лариса Борисовна. Давно не виделись.

Все засмеялись. Но над чем именно?

— Да, Дмитрий Матвеевич, вроде бы давно, а ведь только что.

— Все в ожидании записи. Да чего ж смешного-то? Опять все рассмеялись.

— Мы уж, наверное, никуда отсюда не уйдем — с утра запись.

— Вестимо, нет, товарищ доцент. Не уедем. Сейчас самая подготовка перед главным броском.

— Я к тому, что ночь эту вы не будете за рулем, а у меня в портфеле дивный греческий коньяк.

— Греческий коньяк! Это, может, и не плохо, но, скажу вам по чести, я как села за руль, так перестала получать удовольствие от алкоголя. Неохота.

— А я бы, Дмитрий Матвеевич, и коньячку бы лизнула и кофе бы выпила. У меня есть. Кофе у меня есть.

— У меня тоже в багажнике целый магазин.

Готовились они к еде, к питью молча, деловито, начали свою трапезу тоже молча. И в приготовлениях своих не заметили, как наступила темнота.

— Лариса, не стоит без толку разряжать твой аккумулятор. У меня в портфеле хороший фонарь.

Фонарь вытащили и поставили на столик-сиденье.

— Очень даже уютно.

— Да, Лариса, у меня к тебе просьба. Чуть не забыла.

— Давай просьбу. Медицинская, должно быть? Какая еще ко мне может быть просьба? Как-то мне сказал один: «Простите, к вам все с пустяками — аппендицит там какой-нибудь, жировик, желчный пузырь, грыжа. У меня же к вам мог быть настоящий серьезный повод обратиться: рак легкого с метастазами». А я при этом и подумала, что вот это-то и есть настоящий пустяк. Там-то я что-то делать должна: резать, зашивать, наблюдать. А здесь нет проблем, все ясно. «Так какая просьба?» — говорю. «Сестренку к вам можно положить на аборт?» — «Привет! А что так? У вас в районе нет больницы, что ли?» — «Ну, знаете, как-никак, а дело интимное. Она не замужем. В районе знают…» — «Деревня, что ли?» — «А что, трудно?» — «Очень. Сейчас усложнили. Новый приказ: из других районов можно класть только с разрешения заведующего райздравом. Это мне надо идти в райздрав, подать заявление, там запишут в списочек, что именно я просила одного человека принять на аборт, ну и, безусловно, разрешение дадут, но лишний раз уже не пойдешь». — «Она молодая. Первая беременность. Хотелось бы в хорошие руки — вся жизнь впереди». — «Это верно». — «Ну, конечно, если так трудно, пойдем к себе, в район…»

— Как же можно такое интимное дело загонять в подобные формальные ограничения?

— Ты это мне говоришь, Дима, будто я виновата. Ничего, что я так тебя называю?

— Буду только рад.

— Так вот, и Дима и все прочие, которые ко мне с претензиями: к любым приказам и установлениям я отношения не имею. Я только лечу.

— Но выходит, что вам не доверяют?

— Это их проблема. От недоверия хуже всего недоверяющим. Мне ж на все это чихать. Я лишь лечу людей.

— Не понимаю, почему вы не объясните издавшим приказ…

— Я никому ничего объяснять не хочу. У них свои дела, у меня — свои. Я лечу и от этого хочу иметь спокойное удовольствие. Вопросы есть?

— Нарциссовна! Забыли начальника. — В окно просунулась Валерина голова. — Решили здесь оставаться до победы, и хорунжий Валерий, стало быть, не нужен, коль пьете без него?

— И даже коньяк, Валерий Семенович. Греческий. Валерий открыл дверь, втиснулся на сиденье рядом с Ларисой.

— «О, если б навеки так было!» Только одну рюмку: я при исполнении своих общественных обязанностей. Запись, как я и рассчитывал, завтра утром, и, значит, все кончится…

— Нет, Валера, завтра очередь только начнется. Для того и записываемся.

— Ждать просто. Завтра начнется свобода: не надо будет торчать здесь на постоянном приколе. Но что и где мы дальше после? Надо бы собраться, наверное?

Тамара засмеялась и махнула рукой:

— На курортах, Дмитрий Матвеевич, тоже договариваются, а будущего никакого.

— Нет. Все. Договорились. Завтра вечером у меня. — И Валерий накрыл своей ладонью руку Ларисы.