Очерк французской политической поэзии XIX в.

«Возмездие» — величественный художественный памятник финального этапа французской поэзии 1848 г. — ярко отражает верность Гюго заветам и надеждам февральской революции, а с другой стороны, — протест и волю к борьбе передовых слоев французской республиканской демократии, еще не переставших дышать воздухом свободы и всего общественного кипения 1848 г. Участие автора «Возмездия» в этой борьбе превратило Гюго в доблестнейшего защитника родины, революции, демократии и человеческого прогресса, в подлинного «поэта нашего столетия во всем значении этого слова», как выразился Беранже в одном из писем 1854 г., в «колосса в оковах, поющего среди бури», каким поэт представлялся молодому Золя. «Возмездие» создало Виктору Гюго в годы Второй империи громадную популярность, особенно среди французской революционной демократии: Жюль Гед знал стихи этой книги наизусть, а среди будущих коммунаров у поэта обнаружилось множество друзей и ценителей.

«Возмездие» — необычайно темпераментный, сокрушительно-сильный памфлет против Второй империи, ее реакционных общественных сил, ее главы Наполеона III Памфлетность эта проявляется уже в композиции сборника, названия отдельных разделов которого пародируют торжественные заявления новоявленного императора. Все полно здесь убийственной и печальной иронии поэта. «Общество спасено», — провозглашала Вторая империя. Но чем же? — спрашивает Гюго. И отвечает: глубоким падением Франции, массами расстрелов, трупами убитых 4 декабря. «Порядок восстановлен» — благодаря тому, что ребенок получил две пули в голову. «Семья укреплена» — оргиями правящей клики и любовными похождениями императора. «Религия прославлена» — «смешанными комиссиями» и клерикальными писаками. «Власть освящена» — коронованием преступника 2 декабря и смертью благородной мученицы Полины Ролан[84]. «Устойчивость обеспечена» — мерзким буржуазным самодовольством, гнусной «моралью» делового успеха и обогащения.

Поэт беспощаден в изображении Наполеона III, который так бесконечно подл, что способен запачкать самую грязь, и в лице которого коронованы все французские преступники прошлого и настоящего. Поэт пророчит императору ожидающий его удел — стать каторжником в Тулоне: там был увенчан победой его дядя, но там закончится карьера племянника.

Гюго отчасти повторяет в «Возмездии» ту ошибку, которую он допустил в памфлете «Наполеон Малый» (1852), где декабрьский переворот изображен как бы результатом злой воли одного человека. «Он не замечает, — писал по этому поводу Маркс, — что изображает эту личность великой вместо малой, приписывая ей беспримерную во всемирной истории мощь личной инициативы»[85]. В «Возмездии» Наполеон III остается инициатором и главой переворота, но поэт уже несколько шире ставит вопрос, обрисовывая активное или пассивное пособничество перевороту со стороны различных социальных сил 1851 г.

Виктор Гюго.

Фотография, 1654 г.

Так, после Наполеона III поэт обрушивает свою ярость на всех его ближайших сподвижников, на всех этих маньянов, тролозов, барошей, руэров, сент-арно и многих других высокопоставленных авантюристов, запутавшихся в долгах накануне 2 декабря и только и мечтавших обогатиться за счет восстановленной Империи. Гневно громит Гюго и клерикальную реакцию, главную в его глазах вдохновительницу переворота. Архиепископ Сибур, торжественно призывавший 1 января 1852 г. в Нотр-Дам благословение небес на Луи Наполеона, освятивший вместе с папой Пием IX клятвопреступление и массовые убийства, все продажные писаки клерикальных листков во главе с Вейо, все воинствующие церковные ханжи во главе с Монталамбером, все явные и тайные иезуиты — все они страстно разоблачены поэтом. Горькие слова обращает Гюго и к армии, пособнице переворота, забывшей традиции 1792 г., традиции патриотизма и свободы, и превратившейся в декабре в «убийц Родины», нападавших на нее из засады.

Возмущенно бичует Гюго и всех тех, кто, не являясь ни вдохновителем, ни активным участником переворота, проявил по отношению к нему равнодушие, пассивность или трусливое беспокойство за собственное благополучие Таковы в его глазах ренегаты республики, таковы угодливо подчинившиеся перевороту несменяемые судьи, такова и буржуазия, отлично знающая цену Наполеону III, как проходимцу и бандиту, но жаждущая «сильного правительства», способного задушить пугающий ее «красный призрак».