Очерки Донецкого бассейна

Стоялъ онъ неподвижно на двор минутъ пять, о чемъ-то, казалось, раздумывая, и потомъ твердо пошелъ ко мн, поднялся по ступенькамъ лстницы, гд я сидлъ, и вошелъ въ открытыя двери храма. Тамъ въ кто время нсколько послушниковъ длинными метлами сметали пыль, которая густо носилась по церкви и цлыми тучами вырывалась изъ дверей на чистый воздухъ. Но богомолецъ не обратилъ вниманія ни на послушниковъ съ метлами въ рукахъ, ни на поднятую ими пыль. Онъ твердо пошелъ въ храмъ, остановился передъ иконой Спасителя, оправилъ руками рубашку, передернулъ плечами котомку и сталъ молиться. И молился онъ такъ странно, какъ я никогда не видалъ.

Прежде всего, своими большими, круглыми глазами онъ впился въ глаза Христа и съ минуту такъ стоялъ, совершенно неподвижный, и только посл этого медленно перекрестился. Затмъ лицо его вдругъ воодушевилось какою-то мыслью или цлымъ рядомъ мыслей и чувствъ, и онъ громко заговорилъ молитву, представлявшую смсь своего собственнаго изобртенія съ церковными текстами. При этомъ, пожирая своими широкими глазами глаза Христа, онъ прикладывалъ руки къ сердцу или поднималъ ихъ вверхъ, какъ длаетъ священникъ во время «херувимской». И долго онъ такъ молился, пожирая глазами Христа и громко разговаривая съ Нимъ.

Когда онъ кончилъ и вышелъ на лстницу, гд я сидлъ, задумчивость опять, казалось, охватила его всего, и онъ неподвижно остановился на мст.

— Откуда ты? — вдругъ спросилъ я его.

Онъ, видимо, не ожидалъ этого вопроса и вздрогнулъ, но все-таки отвтилъ:

— Я? Издалека… Армавиръ — вотъ откуда. Армавиръ слыхалъ?

— Какъ же, слыхалъ… Такъ ты оттуда? Какже ты, такой молодой, бросилъ работу и пошелъ сюда?

— Работу? Отъ работы Богъ меня отвергнулъ… Больной я.

— Какая же у тебя болзнь?

— Падучая. Не гожусь въ работу, Богъ меня къ себ призываетъ, вотъ я и пошелъ. Съ дтства я все читалъ книги и Господь беретъ меня къ Себ. Значитъ, не гожусь я къ работ, а гожусь только, чтобы молиться за всхъ… Тамъ братъ у меня живетъ, и я съ нимъ жилъ, но онъ не неволилъ меня къ работ, потому я на жнивь не однова падалъ, и меня било объ землю… Вотъ онъ и говоритъ мн: не неволь, братъ, себя, говоритъ… Онъ женить меня хотлъ нынче, и двушка была, но это дло не вышло. Мы пошли однова къ рк, а я заразъ палъ, и меня зачало бить объ землю… Вотъ я и говорю двушк: не женихъ я теб, говорю, не гожусь я въ мужья. Плачетъ!… Но какъ же мн-то жить? Пришелъ я къ брату и сталъ проситъ его: пусти меня, братецъ, къ святымъ мстамъ… самъ видишь, не гожусь я и въ мужья. Онъ отпустилъ. Ступай, говоритъ, Егоръ (Егоромъ, слышь, меня зовутъ), все одно — дома ты ни къ чему, а тамъ, по крайности, помолишься и за насъ, потому намъ некогда и помолиться-то хорошенько… Ступай, говоритъ, ты теперь, все одно какъ птица Божія: ни теб жать, ни теб косить, ни думать о податяхъ неспособно… Богъ съ тобой, или! Вотъ я и пошелъ…

— А отсюда домой пойдешь?

— Нтъ, въ Кіевъ, тамъ помолюсь.

— А изъ Кіева куда?

— Куда Богъ пошлетъ… Я съ людьми все, куда люди, туда я я. Одному боязно. Вотъ т женщины спятъ, такъ это я съ ними завтра въ Кіевъ пойду… Добрыхъ людей много, одинъ не останусь.

Сказавъ это, онъ снова задумался, погладилъ свою бритую голову и сталъ спускаться съ паперти на дворъ. Тамъ черезъ минуту онъ уже лежалъ на трав, поодаль отъ богомолокъ, свернувшись калачикомъ.

Этотъ странный человкъ былъ послднимъ живымъ впечатлніемъ, оставленнымъ мн Святыми горами.

Я былъ тамъ еще нсколько разъ, но уже монастырь совсмъ затихъ. На все время страды горы обращаются въ обыкновенное дачное и увеселительное мсто: культурные господа, турнюрныя барыни, скучающіе землевладльцы, тощіе чиновники, толстые купцы, — все это часто толпами кишитъ въ этихъ чудныхъ мстахъ, любуется видами, вырзываетъ свои темныя имена на скалахъ обители, пьетъ, стъ, купается и катается на лодкахъ по Донцу, а богомольца нтъ. Разв попадутся спеціалистки-странницы, да мелькнетъ изрдка больной человкъ врод упомянутаго выше Егора, котораго бьетъ о землю и который не годится ни въ работники, ни въ солдаты, ни въ мужья. А настоящій, коренной богомолецъ теперь разбрелся по Ивановкамъ и Степановкамъ и отправляетъ свою страду. «Теперь идетъ больше купецъ да господинъ, а черный народъ повалитъ сюда съ Успенія», — сказалъ мн однажды лодочникъ, состоящій при Святыхъ горахъ.

Но едва-ли въ ныншнемъ году богомолецъ повалить сюда; едва-ли у него найдется нынче достаточно времени и душевнаго покоя, чтобы помолиться въ святыхъ мстахъ.

Когда Святыя горы совсмъ опустли, превратившись въ самое шаблонное дачное увеселеніе, я пересталъ туда ходить и отправился на рудники и копи.

V