Очерки из истории канонического права XI–XII вв.: Ансельм Луккский, Феодор Вальсамон, Нерсес Лампронский

Прежде всего, позиция Ансельма Луккского и Гумберта противоречила учению блаженного Августина, который четко различал признание объективной благодатности таинств у схизматиков in potentia и отрицание их спасительности in actu, ибо схизматики утратили дар любви, который у блаженного Августина обозначался термином caritas[175]. В IX книге «Собрания канонов» Ансельма содержится выдержка из блаженного Августина, в которой говорится о том, что «Дар Божий, который является любовью, не может преподаваться вне святой Церкви… у еретиков и схизматиков есть все, что угодно, но нет любви»[176]. Однако после исследований Э. Пастор возникли обоснованные сомнения относительно того, что IX книга была включена в «Собрание канонов» самим Ансельмом[177].

Учение Ансельма о границах Церкви, по сути, совершенно отлично от экклезиологии блаженного Августина, несмотря на то, что Клюнийская реформа, противопоставлявшая клир светской власти и мирскому обществу, основывалась на августиновском понимании иерархической Церкви как «Града Божьего»[178].

Известный православный богослов протоиерей Георгий Флоровский очень точно сформулировал богословскую сущность учения блаженного Августина о границах Церкви – учения, признанного справедливым всей Православной Церковью, в противовес ригоризму св. Киприана и Люцифера: «Первое, что у Августина привлекает внимание, – вопрос о значимости таинств Августин органически связывает с общим учением о Церкви. Действительность таинств, совершаемых у схизматиков, означает для Августина непрерванность с Церковью. Он прямо утверждает, что в таинствах раскольников действует Церковь: одних она рождает у себя, других рождает вне, – и именно потому значимо схизматическое крещение, что совершает его Церковь (см.: S. Augustini De baptism 1, 15, 23). Значимо в расколах то, что в них из Церкви, что и в их руках остается достоянием и святыней Церкви и через что и они еще с Церковью, in quibusdam rebus nobiscum sunt… Единство Церкви созидается двоякой связью: единством Духа и союзом мира (ср.: Еф. 4:3). И вот союз мира разрывается и расторгается в расколе и разделении, но единство Духа в таинствах еще не прекращается. В этом своеобразный парадокс раскольнического бытия: раскол остается соединенным с Церковью в благодати таинств, это обращается в осуждение, раз иссякает любовь и соборная взаимность. И с этим связано второе основное различение блаженного Августина – различение “значимости” (или “действительности”, реальности) и “действенности” таинств»[179]. Впоследствии, в схоластический период, учение блаженного Августина подверглось переработке, которая осуществлялась под влиянием аристотелизма. Однако блаженный Августин, рассуждая о действительности еретических или схизматических таинств, имел в виду, прежде всего, крещение. Такие выводы можно было бы сделать из его учения относительно действительности у еретиков или раскольников других таинств – прежде всего евхаристии и священства, – ибо действительность именно этих таинств у еретиков и схизматиков-традиционалистов или симониаков отрицалась Ансельмом Луккским и Гумбертом[180].

В схоластическую эпоху учение блаженного Августина о таинствах стало основой для сакраментального богословия Римской Церкви, по которому post factum окончательно опровергалось «киприановское» учение о границах Церкви, разделявшееся Ансельмом Луккским. Согласно практически всем западным богословам от Петра Ломбардского и Фомы Аквинского до Франсиско Суареса, Беллармина и новейшей эпохи, таинства церковные совершаются ex opere operato, т. е. в силу самого действия, поэтому их действительность не зависит от нравственых или иных качеств священнослужителя[181]. В связи с этим наличие у схизматиков или еретиков апостольского преемства – отлучение не отменяет неизгладимость печати священства, «character indelebilis» – при условии правильного совершения таинств евхаристии и священства обеспечивает их действительность.

Отрицание Ансельмом благодатности таинства священства и евхаристии у схизматиков (сторонников Климента III)[182] заставляет признать, что он был далек не только от принятия учения блаженного Августина о границах Церкви, но, в неменьшей степени, и от традиционного отношения к границам Церкви, свойственного восточному святоотеческому богословию. Это богословие также предполагало признание благодатности священства и евхаристии, в определенных случаях, вне формальной канонической ограды Православной Церкви.