Очерки из моей жизни. Воспоминания генерал-лейтенанта Генштаба, одного из лидеров Белого движения на Юге России

Добрались мы до приготовленного шалаша еще до рассвета. Я забрался в шалаш, а Степан с моим «верховым конем» укрылся в каком-то ближайшем перелеске. Приблизительно с полчаса была полная тишина. Но вот где-то вдали раздалось первое чуфыканье, где-то зачуфыкал первый тетерев-черныш. Прошло еще минут десять, и на полянку передо мной хлопнулся на землю черныш и нерешительно стал чуфыкать. За первым появились новые, и в разных местах на полянке стали раздаваться призывные тетеревиные голоса. Один черныш уселся на вершине шалаша, заерзал и стал чуфыкать над самой моей головой. Сердце у меня забилось, я боялся пошевельнуться, чтобы не спугнуть птицу, и напряженно стал всматриваться на полянку. Но было еще темно, и я едва-едва различал какие-то темные пятна, слегка передвигающиеся по полянке. Но вот стало светать. Я стал различать на полянке отдельных чернышей с распущенными крыльями и хвостами. Они чертили по земле круги, прыгали, вызывали на бой своих соперников.

На опушке кустов я увидел несколько крупных птиц, перебегавших с места на место или чистивших свое оперение. Приглядевшись, я увидел, что это самки-тетерева. Самки, прилетевшие посмотреть на «турнир» и затем любовью наградить победителей.

Ток был в полном разгаре. На полянке, в расстоянии 20—50 шагов от моего шалаша, собралось не менее 50 самцов-чернышей. В одних местах шел бой между самцами, в других они обхаживали друг друга, чуфыкали, чертили крыльями по земле. Самки наблюдали. Картина была захватывающе интересна. Стрелять мне не хотелось. Стало совсем светло. Невольно подумал я о Степане: что он думает про меня? Наверно, решил, что я заснул и прозевал ток.

Я поднял ружье и, тщательно прицелившись в одиноко чуфыкавшего самца, спустил курок. Резкий звук выстрела нарушил все очарование. Убитый черныш лежал, едва двигая крыльями. Часть самцов сорвалась и полетела в лес, часть осталась на току, но чуфыканье прекратилось. После 5—10-минутной тишины, показавшейся мне целой вечностью, чуфыканье опять началось и стали вновь слетаться на поляну вспугнутые выстрелом черныши. Я вновь выстрелил по другому тетереву. Но по-видимому, попал не совсем удачно, потому что он взлетел и, только пролетев шагов 70, комком упал на землю. На этот раз разлетелись все тетерева. Было совсем светло, солнце поднималось из-за края леса, и я вылез из шалаша.

Подошедший Степан упрекнул меня, что я поздно сделал первый выстрел, сказав, что если бы я не «пропустил» (он, конечно, хотел сказать «не проспал») начало тока, то можно было бы убить пять-шесть чернышей. Я промолчал. Но вообще на тетеревиных токах я никогда не делал больше двух выстрелов, а большей частью ограничивался одним. Главное удовольствие было наблюдать за током, переживать развертывающиеся картины, а не убивать чернышей.

Глухариные тока около Бабина были хорошие, но трудные из-за лесного лома и болотистой почвы. Был только один легкий и почти сухой ток в крупном сосняке, называвшийся «генеральским». По постановлению общего собрания на этот ток разрешали ходить только по особому письменному разрешению председателя общества и убивать за предрассветный ток только одного глухаря. Председатель давал «разрешения» только более старшим членам общества, которым тяжело было «подскакивать» к глухарям на трудных токах. Поэтому этот ток и был назван «генеральским».

Хотя я и был генералом, но мой возраст (мне тогда было 42 года) и мое здоровье не давали мне права просить дать мне разрешение поохотиться на «генеральском» току. Но сам председатель общества как-то прислал мне письмо с предложением побывать на этом току и с приложением особой «разрешительной» записки на имя егеря Степана. Я не отказался и поехал в Бабино.

Перед рассветом Степан доставил меня на повозке до участка «генеральского» тока. Привязав лошадь, мы двинулись в лес. Ночь была теплая, и погода стояла отличная. Этот участок леса был действительно почти сухой, и лесного лома было очень мало.

Войдя в лес, мы уселись на пни и стали внимательно слушать. Немного погодя Степан первый услышал глухариное чоканье и обратил на него мое внимание. Степан сказал: «Посидим еще немного, надо дать глухарю распеться». Действительно, минут через десять-пятнадцать я стал различать уже не отдельные чоканья, а законченные глухариные трели. Мы поднялись и стали «подскакивать». Надо было в течение глухариной трели, когда он ничего не слышит, успеть сделать вперед несколько шагов или скачков и затем замереть на месте к моменту окончания глухариной песни, когда глухарь, пропев свою трель, сам прислушивается – нет ли какой-либо опасности или не слышно ли приближения самки-глухарки, спешащей на призыв певца-самца. Чем ближе придвигаешься к токующему глухарю, тем надо быть более осторожным.