Очерки об англо-американской музыке. Том 1. Фолк-возрождение, книга первая: Отцы-основатели

Исследователи до сих пор не могут точно определить, кто кого ассимилировал, но одно несомненно — именно этой «нищей белой (и черной) дряни» Америка и мир обязаны появлением самобытной культуры и того, что стало называться американским фольклором…

После того, как рабство отменили, вчерашние рабы хлопковых плантаций стали именоваться sharecroppers, по-нашему, — испольщики. Существует такое понятие как издольщина, при которой арендная плата за землю выплачивается не деньгами, а частью урожая. Испольщина, это когда хозяину отдают половину урожая. Всего-то! Прогрессивные экономисты, наконец, поняли, что рабу все равно, будет урожай или нет, что его волнует только, дадут ли ему пайку. Так не лучше ли сделать раба — хозяином урожая, выращенного на… чужой земле, за использование которой он будет отдавать половину выстраданного продукта. Вот открытие! Вот почему уничтожено рабство, а вовсе не потому, что кто-то оказался сердобольным. С тех пор в учебниках написано, будто испольщина лучше рабства, хотя авторы этих сравнений не были ни рабами, ни испольщиками, тем более чернокожими, да еще на американском Юге, где к немодному нынче термину «эксплуатация» надо добавлять расовую нетерпимость и сегрегацию.

Что знал просвещенный мир об этом вселенском несчастии и позоре? Да ничего! Если кого-то заносила судьба в те недоступные края, то, проплывая на теплоходе по реке, он едва различал очертания берегов. В стихотворении «Миссисипи» Блэза Сандрара (Blaise Cendrars) — редкое и талантливое свидетельство «извне» о времени и месте рождения блюза.

Река, словно озеро, в этих местах широка.
Между двух берегов заболоченных катит она свои желтоватые, мутные воды.
Водяные растения постепенно сменяет хлопчатник.
Тут и там города и деревни, которые жмутся к маленьким бухтам, заводы с высокими черными трубами и эстакады на сваях, далеко отходящие от берегов.

Удручающе жарко.

На палубе колокол бьет, созывая на ленч.
Пассажиры при полном параде: костюм из материи в клетку, галстук кричащий, жилет, который сверкает, как жгучий коктейль или все разъедающий соус.

Кишат крокодилы в реке.

Молодые подвижны и ловки.
У старых — зеленоватый мох на спине, и они не плавают против теченья.

Густая растительность на берегах предвещает близость тропической зоны.

Гигантский бамбук, тюльпанное дерево, пальмы.
Вдвое шире стала река и усеяна вся островами плавучими.
Стоит приблизится к ним пароходу, как тучи птиц водяных поднимаются в воздух.
Другие плывут пароходы.
Баржи, парусники, и вереницы плотов, и всевозможные лодки.

Желтый пар поднимается от перегретой воды.

Теперь вокруг нас кишмя кишат крокодилы.
Можно слышать лязг челюстей и заглянуть в их свирепые глазки.
Пассажиры от скуки стреляют по ним из своих карабинов.
И когда искусным стрелкам удается ранить смертельно или убить крокодила,
То его сородичи тут же его окружают
И разрывают на части.
При этом они издают какие-то странные крики, которые очень похожи на плач
Новорожденных младенцев[131].

Понадобились войны, революции, социальные катаклизмы и прочие ужасы ушедшего века, чтобы мир, наконец, услышал стон с берегов Миссисипи и усовестился. Понадобились отвага в сердце и печаль в глазах Билли Холидей, чтобы «цивилизованный мир» понял: «странные крики, очень похожие на плач новорожденных младенцев» — вовсе не крокодильи…