При недостатке людей с личным весом и влиянием естественно было выйти вперед людям с притязаниями родовыми и кастовыми. Исчезла в лице Бориса сила, умевшая, вслед за Грозным, давить эти притязания, и они немедленно ожили. Гнет опричнины не мог заставить ее жертв забыть то, что говорили им родословцы и летописи, что так волновало Курбского и других писателей его круга и его симпатий. Потеря власти и влияния, утрата наследственных земель, новые условия землевладения и службы, выдвигавшие во дворце и в опричнине на место родовой знати цареву родню и служню, унизительная обстановка жизни под вечным страхом опалы, подневольное прислуживанье в опричнине, – разве мог со всем этим помириться потомок Рюрика или Гедимина, помнивший свою «породу»? Разве мог он отказаться от попытки вернуть себе отнятое достояние и попранную «честь», раз он почувствовал, что ослабела рука, стягивавшая его узы? Конечно нет. Со смертью Бориса неизбежна была реакция в поведении бояр-княжат, и нам кажется, можно действительно наблюдать эту реакцию. Разумеется, во главе боярской партии в деле восстановления и оживления старых боярских преданий должны были стать старейшие, наиболее родовитые семьи. Такими были из Рюриковичей князья Шуйские, а из Гедиминовичей князья Голицыны. Еще при старой династии, как мы уже знаем, Шуйские почитались первыми из «принцев крови» в Москве. Как коренной восточнорусский род, Шуйские ставились выше «по отечеству» не только всех прочих Рюриковичей, но и старейших Гедиминовичей. Когда в 1590 году потомки Ивана Булгака, князья Иван Голицын и Андрей Куракин, попробовали местничаться с кн. Дм. И. Шуйским, то получили от царя Бориса жесткий ответ: «Что плутаете, бьете челом не о деле? Велю дать на отцов ваших
правую грамоту князю Дмитрию Шуйскому!» Династические права Шуйских, вытекавшие из родового старейшинства, знали и в Литве. В 1605 году старик Замойский рассуждал, что и кроме названного царевича Димитрия есть законные наследники Московского царства: после прекращения бывшей династии права на престол, jure successiones haereditariae, переходят на дом Шуйских. Годом позже «освященный собор» московский официально писал, что В. И. Шуйский покойному царю Федору Иоанновичу «по родству брат». Сам же Шуйский полагал, что он принадлежал даже к старшей ветви того рода, от которого шла его младшая братия – бывшие московские цари: в своей подкрестной записи он высказывал не без остроумия, что его прародители были давно «на Российском государстве», а потом по старшинству своему получили Суздальский удел, «якоже обыкли большая братия на большая места седати», и оттого он теперь справедливо учиняется царем «на отчине» своих прародителей. Это было несколько высокомерно даже по отношению к династии Калиты, перед которой Шуйские умели быть послушны до того, что попали в «дворовые» или, иначе, в опричнину царя Ивана. В свою очередь, князья Голицыны первенствовали в Гедиминовичах. Они вели себя от старшего брата Наримонта (или Патрикея), тогда как другие видные роды московских Гедиминовичей, Мстиславские и Трубецкие, шли от «младших» Явнутия и Ольгерда. В своем Патрикеевом роду Голицыны были моложе Хованских, но колено Хованских захудало и держалось низко, а Голицыны всегда были «велики». Если Мстиславские, Иван и Федор, сидели в думе выше Голицыных, то это происходило не от преимущества «породы» Мстиславских, а от милости к ним Грозного, которой бояре иногда кололи глаза Мстиславским. Кроме того, со смертью Вас. Юрьев. Голицына в 1585 (7193) году в думе боярской семь лет не было никого из Голицыных по их молодости, что и отметил Флетчер, назвав всех Голицыных его времени юношами (youths al). Только в 1592 году было сказано боярство Ивану Ивановичу Голицыну, а в 1602-м его младшему двоюродному брату Василию Васильевичу. Когда подросла эта семья сыновей Василия Юрьевича Голицына и стали действовать братья Василий, Иван и Андрей, род Голицыных стал опять заметен и влиятелен, а личные свойства Василия Васильевича Голицына сделали его заметнейшим из бояр.