Очерки поэтики и риторики архитектуры

Здание Сиднейской оперы на мысе Беннелонг Пойнт, вдающемся в Сиднейскую гавань, построено по проекту Утцона в 1959–1973 годах. Оно стоит на искусственной каменной платформе площадью 185 на 120 метров, террасами поднимающейся на север, к стрелке мыса. Два ряда капюшоноподобных островерхих сверкающих белизной оболочек812 вздымаются ступенчато одна из‐за другой на высоту до шестидесяти семи метров. В каждом ряду три капюшона глядят на север, на гавань, а четвертый, меньший, – на юг, на город. Оси рядов сходятся острым углом в точке на подножии широчайшей лестницы, ведущей на платформу со стороны города. Западный ряд крупнее восточного. Позади него, близ лестницы, есть еще пара самых маленьких оболочек такой же формы, раскрытых на север и на юг. Проемы оболочек остеклены. Под западными капюшонами – Концертный зал на 2700 мест, под восточными – зал Оперного театра на 1550 мест, под парой наименьших – ресторан. Места в залах располагаются дугообразными рядами, спускающимися с севера на юг, и над ними возвышаются по две северных оболочки, тогда как самые высокие капюшоны, третьи в каждом ряду, считая с севера, покрывают сценические зоны. Под раскрытыми на юг оболочками обоих рядов находятся вестибюли.

«В основе проекта Оперного театра, – писал Утцон в 1964 году, покинув Австралию из‐за временного прекращения финансирования его работы правительством813, – лежит желание привести людей из мира ежедневной рутины в мир фантазии, где обитают музыканты и актеры»814. Фантастический внешний вид театра не имеет ничего общего с его внутренним строением. Под островерхими капюшонами подвешены отнюдь не фанастические потолки в форме складчатых эллиптических параболоидов небольшой кривизны, собранные из сложно профилированных деревянных элементов; над ними – колоссальные пустые полости. Но даже если бы на Беннелонг Пойнт вместо десяти настоящих железобетонных оболочек постоянно демонстрировалась изображающая их голограмма, этого было бы достаточно для достижения поставленной архитектором цели. Задолго до того, как здание оснастили внутри, оно стало символом не только Сиднея, но и всей Австралии815.

Удивительно, что, несмотря на странность архитектурной формы, это здание с первого же взгляда убеждает в своей принадлежности к миру мусических искусств и даже еще определеннее – к музыке как таковой. Убеждает меня, но не Гидиона, видевшего прелюдию к оболочкам Оперного театра однажды нарисованную Утцоном гряду кучевых облаков над резкой линией морского горизонта. Настаивая на фундаментальном значении платформы, на которой стоят оболочки, Гидион цитировал самого Утцона: «Идея заключалась в том, чтобы уровень плоскости как ножом резко разделял первичные и вторичные функции театра. На ее верхней части зрителям демонстрируют произведения искусства, а внизу, под площадкой, расположена вся вспомогательная техника»816. Под «произведениями искусства» здесь можно понимать как концерты и оперные спектакли, так и выставленные на всеобщее обозрение гигантские капюшоны, покрытые сверкающими белыми португальскими изразцами «азулежу» с кремовым оттенком по краям817.

Во имя дорогой сердцу Гидиона концепции «преемственности, обеспечивающей непрерывность развития архитектуры»818, ему пришлось включить произведение Утцона в иконостас архитектурного моденизма – иначе датского архитектора, а за ним и многих других пришлось бы предать анафеме. «В связи с этим возникает вопрос, – писал критик, – подготовлены ли мы внутренне к тому, чтобы преодолеть функциональное представление о задачах архитектуры с целью усиления выразительной, чисто эмоциональной мощи сооружения? „Оболочки“ – так именует Йорн Утцон свои ступенчато расположенные своды – фактически излишни, если признавать в архитектуре только функциональное содержание. Но после полувекового развития новая архитектура завоевала право на большую свободу выражения в сооружениях, выходящих за пределы простой утилитарности»819. Это признание, по сути, дезавуирующее идею преемственности – ибо Утцон пренебрег жесткими требованиями «интернационального стиля», – свидетельствует о том, что в формуле Салливана «форма следует функции» категорию «функция» позволительно, с новой позиции Гидиона, понимать сколь угодно широко. «Привести людей из мира ежедневной рутины в мир фантазии» – разве это не функция оперного театра?