Очерки, рассказы, статьи, дневники, письма

Охота была удачна: все вернулись к лодке с утками-острохвостами.

Валентин свалил одну с большой высоты, прямо с неба, уверял он. Первая его утка.

В темноте, вконец измученные, вернулись в штаб.

— Батеньки, да на вас лица нет! — закричали ловцы, когда мы приблизились к стоявшей на столе большой керосиновой лампе.

Нельзя было выбрать более неудачное выражение: лица на нас было даже слишком много. Щёки и подбородок стали вдвое против своей обычной величины, лоб покрылся бесчисленными буграми и рогами, веки распухли с кулак каждое.

Я всем показал удивительную мою чайку.

— Халей, — говорили ловцы.

— А цвет, цвет! Видали вы когда-нибудь чайку такого цвета?

— Цвет действительно непонятный. Не видали таких.

Я торжествовал.

* * *

Утром поздно проснулись — и узнали, что «Зверобой» с другими судами экспедиции Рыбтреста ушёл на север.

Для нас это был большой удар. Времени у нас оставалось меньше недели, а мы ещё не добрались до самоедов.

И тоскливое чувство сиротливости закралось в душу. А вдруг не выберемся отсюда никогда?

— Поживёте у нас, — утешали ловцы. — Со дня на день должен прийти снизу, из Тобольска, большой пароход. Он пойдет до Хэ.

Выбора у нас не было.

Послали телеграммы друзьям в Ленинград:

«Привет с Конца Земли».

— Сколько же отсюда пройдёт телеграмма до Ленинграда? — спросил я у телеграфистки.

— А уж как повезёт вам. Вот придёт пароход, заберёт почту и телеграммы, пойдёт в Хэ. Вернётся в Обдорск, там и сдаст на телеграф.

* * *

Я вытащил определитель птиц и все приспособления для снимания шкурок.

Но сколько ни бился с определением, выходило — халей.

Об этом говорили размеры птицы, её крыльев и хвоста, красное кольцо вокруг глаз.

Против говорил цвет.

Вывод мог быть один: порода чайки, очень близкая к сибирской хохотунье, халею, но резко отличающаяся от неё цветом. Мною открыт новый вид — лярус áуреус.

Очень довольный, я закрыл определитель.

При этом я заметил, что от моих пальцев на белых листах книги остались золотистые масляные пятна.

«Кой чёрт! — выругался я про себя. — Где я вымазал их маслом?»

Я понюхал свои руки.

Они пахли дёгтем.

Я посмотрел на чайку — и мне всё стало ясно.

Тихонько, чтобы никто не заметил, я завернул золотую птицу в бумажку, вышел из барака и швырнул её в помойку.

Никогда в науке не будет описана новая порода чаек необычайной красоты — золотая чайка, лярус áуреус!

Но где, язви её хвост, могла она угодить в бочку с дёгтем?

Об этом я не решился спросить у ловцов, чтобы не напомнить им о халее несказанного цвета.

На восточной стороне, за Югорскою Землею, над морем, живут люди Самоедь.

«О человецах незнаемых на восточной стране и о языцах розных»

Глава восьмая

^{«Гусихин». — Вести с ловецкой родины. — Моряк из Нового порта. — Оказия. — Радисты, самоеды, цинга. — На мели. — Два неба. — Хэ. — Человек-пингвин. — Терпит — не терпит.}

Отправились с Валентином шататься по тундре. Но сколько ни шли, — все та же картина: кустики да трава, да прозрачные тучи комаров. И нигде ни намёка на человека.

Неожиданно со стороны Оби раздался низкий, сильный гудок. Мы поспешили к берегу.

По реке мимо нас величественно прошёл большой белый пароход.

«Гусихин», — прочли мы на борту.

У ловцов был выходной день. В одном из бараков налаживали кино к вечернему сеансу.

Но все бросили свои занятия и побежали на пристань.

«Гусихин» привёз новости.

«Гусихин» привёз почту. Ловцы густо набились в штаб. У всех в руках были газеты, у многих письма.

С волнением рассказывали друг другу ловцы свежевычитанные вести с родины. С жаром обсуждали газетные новости.

Газетные новости были трехнедельной давности.

Вести с родины были трехмесячной давности.

«Гусихин» дал первый гудок.

Мы перебрались на борт.

* * *

Пуйко скрылось за поворотом. Пароход быстро удалялся от берега.

В мелких волнах у берега солнце заиграло радужными красками, вода в той стороне сияла и переливалась, как перламутр.

Большой, рыхлый человек оторвался от перил, повернулся ко мне. Разговорились. Оказалось — моряк. Четыре года безвыездно жил на Ямале, в Новом порту, уехал подыскать себе другое место. Поездил, поглядел — и вот возвращается.

— Неужели лучше не нашли?

— Привычка, знаете… Потянуло назад.

Украдкой, с удивлением оглядываю его большое распаренное тело, благодушное сырое лицо с тюленьими усами. Тюленьи усы. А я-то думал: ледяные живут люди на севере, без чувств, без нервов.

Правда, подбородок у него тяжёлый, таким можно дробить серьёзные препятствия. Но эти мягкие глаза?

— Летом даже очень интересно, — охотно рассказывает моряк. — Карской экспедиции приходят суда в порт, иностранные суда подходят. Работы — только поворачивайся.

— Но ведь это каких-нибудь три месяца. А остальные девять?