Очерки, рассказы, статьи, дневники, письма

— Ну что же? Вот считайте сами: октябрь — охотничий месяц. Это по-самоедски. Они ещё здесь, наведываются частенько: то помочь надо, то так просто — гостят. Ноябрь — первый тёмный называется. Самоеды все ещё здесь, чум за чумом проходят с севера. Большой тёмный — декабрь, — тут уж все пройдут, и мы действительно оторваны месяца на три с половиной. Темно. Радио только да письма — за всю зиму одна-две оказии случится. Да и то нельзя рассчитывать, что дойдут.

Раз я отправил зимой служебный пакет с самоедином. Ответ надо было получить к весне, не позже как через полтора месяца. Взял у самоедина бирку — палочку такую, сорок пять зарубок на ней сделал. Календарь здешний: каждые сутки самоедин ножом одну зарубку заравнивает. Только так и могут сосчитать время.

— Отвезёшь? — говорю. — Терпит?

— Терпит, — говорит.

Знаю: положиться можно, честный народ. А что в пути не пропадёт, это уж верное дело. Они ведь как: прямиком напроход дуют по снегу; чёрт его знает, как только путь узнают: кругом бело да ровно. Приметы какие-то свои, на удивленье они приметливы, нам даже непонятно. А если в дороге метель, пурга — это им тоже нипочём — сковырнулся с нарты в снег и лежит, как песец, зарывшись, два, три, четыре дня, пока пурга не пройдёт.

— А что за услугу возьмёшь? — спрашиваю.

Пустяк, бисерную безделушку какую-то спросил, я даже удивился. Ну, думаю, раз больно хочется, пусть за это едет, а там что-нибудь дельное дам в придачу. Поехал он. К сроку возвращается — день в день. И мой пакет назад отдаёт.

— Ты что ж, не попал в Обдорск?

— Как не попал? Попал.

— Что ж ты пакет-то не отдал?

— Не терпит: мало спросил с тебя, давай ещё чаю кирпич в придачу, — ответ привезу.

Зимой действительно туговато бывает. Летом птиц всяких полно, дельфины играют, морские зайцы — тюлени такие. Прямо с крыльца бьём. А зимой только сова белая да заяц, да ещё вот часто подъезжаешь к кусту, глядишь — куфья на нём, шапки снежные. Ближе подъедешь — фррр! — рассыпался куст, полетело белое во все стороны. Куропатки полярные, их у нас дивно много. А хуже нет — волк. К самым зданиям зимой подходит. Олени у нас…

— Дикие?

— Нет, ездовые. Дикие на самом севере Ямала да на Белом острове. Самоеды волка никогда не трогают. Боятся: он, говорят, все мысли человека знает, — отомстит. Полярный волк хитрый — действительно как чёрт. Мерзавец, с закрытыми глазами к стаду подходит. Против ветра всегда. Он и видом другой: вытянутый, низкий на ногах — ползать приходится много — и белый весь. В капкан и думать брось — ни за что не полезет. Один у нас двадцать оленей в одну ночь прирезал. Самоеды говорят, до пятидесяти голов, бывает, режет волк.

— А как с самоедами живёте?

— Дети. Жить можно, по-хорошему живём. Трудно только, когда работы много или спешка: канитель с ними. Придёт, каждую вещь осмотрит, перевернёт, пощупает. Потом чаем его пои. Чай страсть любят. Сколько в себя вливают — так прямо на удивленье. Подарить ещё что-нибудь надо, а то обижаются.

Было у меня с ними серьёзное дело. На западном берегу Ямала поставили радиостанцию. Штат в пять человек. Зимовать. И вот, передают, цинга.

— Плохо снабжены были?

— Какой там, — отлично! Проще дело: спаечки товарищеской не было, у нас без этого нельзя: верная гибель… Расстроились. Потом аппетит потеряли. Ну и зацинжали.

Мне от начальства приказ: соорудить экспедицию, снять их оттуда. А станция та от нас через весь Ямал, километров за шестьсот.

Вызвал я самоединов. Через старших их, через родоначальников. Шестьдесят нарт съехались к нам в Новый порт. Два дня чай пили, разговаривать о деле нельзя было: не полагается.

На третий рядиться принялись. Сорок нарт надо было, чтобы станцию поднять. За сорок нарт столько-то муки, столько-то соли, масла, табаку. Я через толмача так только, для формы, торговался. Уступал сразу. Они не запрашивают, а у меня инструкция — во что бы то ни стало сорганизовать помощь. Мне каждый час дорог. Шесть часов разговаривали. Уговорились.

— Собирайтесь, — говорю. — Поезжайте.

— Как, — говорят, — мы поедем? К сорока нартам оленей надо.

Опять торг — за оленей плати.

Торговались, торговались, — кончили.

— Теперь, — говорят, — к оленям людей надо, ямщиков.

Опять сначала торг.

Ямщикам чум нужен. Сговорились, сколько за чум. К чуму прислуга нужна. Опять сначала.

Два дня разговаривали. Совсем мы с толмачом замаялись.

Наконец — всё. Вышли самоедины, стали у нарт. Ещё с полчаса о чём-то между собой толковали. Приходят:

— Не едем.

Что ты с ними будешь делать! Пришлось к крайнему средству прибегнуть. Вызвал я двух мотористов: «Заводи моторы». Сам с толмачом к самоедам.

— Вот что, — говорю, — граждане. Мы вам помогаем в беде? Когда голод у вас или на оленей мор?

— Помогаете, — говорят.

— А вы нам в беде помочь не хотите. Так и буду говорить большевикам в Москву.

Тут как раз и моторы затрещали.

— Едем, — говорят.