Читаем Очерки, рассказы, статьи, дневники, письма полностью

Очерки, рассказы, статьи, дневники, письма

Бесшумно шагая косолапыми лапищами по мху, он осторожно приблизился к поляне. Подслеповатые глазки его различали на ней неподвижную тушу большого зверя.

Подойдя, он узнал в ней напавшего вчера на него лося. Шея лесного великана была свёрнута набок, тяжёлые рога вонзились в землю острыми отростками. Земля на всей поляне была вспахана копытами, как на деревенском поле.

Долго стоял недавний ещё хозяин леса над неподвижной тушей, оглядываясь и нюхая воздух.

Что, старик, — страшно тебе? Объявилось в лесу чудовище, погрозней тебя, — оно убило великана — лося, так непочтительно наподдававшего тебе сзади вчера.

Чуткий нос старого зверя доложил медведю, что ночью на поляне бились насмерть два самца-лося. Это они, взрывая острыми копытами землю, полночи бились, стучали костяными рожищами, хрипели и фырчали. Сильнейший победил, — и вот его противник лежит со свёрнутой шеей, поверженный на землю.

Медведь повернулся, пошёл под деревья. Собрал там хворост и на задних лапах приковылял к туше с целой охапкой сухих сучьев. Стал, по своему обыкновению, засыпáть падаль от посторонних глаз. Дождётся, когда от неё пойдёт душок, — и примется угощаться ею.

Пройдёт месяц лосиных боёв, когда всё в лесу бежит от разъярённых рогачей. Настанет предзимье, — и могучие великаны побросают наземь своё грозное оружие — тяжёлые рога. Будут мирно стоять неделями на одном месте, задумчиво пережёвывая горькие осиновые да ивовые ветки.

И будут отходить, заслышав тяжёлый дух медведя, — пусть даже такого старого, как этот бывший хозяин леса.

Красногон

Прошедшей весной, — рассказывал охотник Касим Касимович, — купил я себе в городе у известного гончатника щеночка. И отец и мать у него — красногоны знаменитые. Красногоном зовут ту гончую, какая лисиц хорошо гоняет, заячий след бросает, если на лисий натечёт. Назвал щеночка Догоняй.

Ну, в городе где ж держать, на шестом-то этаже проживая? Свёз в деревню, знакомому старику отдал. Корми, значит, и присматривай: за содержание тебе платить буду. А осенью сам приеду — наганивать по лисицам.

Однако не получилось: осенью меня в командировку послали. Только среди зимы в деревню выбрался. Гляжу — Догоняй мой с целого волка вырос!

Пошли с ним в лес. Десятка минут не прошло, — натёк Догоняй на след, дал голос. Не успел я толком лаз занять, — катит на меня русачище. Ну, ковырнул я его через голову. Подоспел Догоняй, обнюхал зайца; пáзанки я ему отрезал, дал. Это — задние лапки заячьи. Награда гончаку за работу. Догоняй схрупал их — и мах-мах обратно в лес.

Взошел я на бугорок. Думаю себе: «Отсюда весь гон увижу. С холма óвидь большая».

Догоняй опять голос даёт. На этот раз смешно как-то, совсем по-щенячьи тявкает.

Гляжу — лисица! Выметнулась из кустов и стелет по снегу — красная, чистый огонь! За ней — Догоняй. И тотчас оба из глаз пропали.

Минуты не прошло, — опять показались, только… Я прямо глазам своим не верю: только теперь Догоняй впереди, а лисица его догоняет! Тявкает тоненько: вроде ей обидно, что догнать не может.

Добежала до пенька — и села, язык вывалила. Догоняй дал круг — и к ней. «Ну, — думаю, — даст ей сейчас трёпку!»

А он шагах в пяти от неё — стоп! Припал на передние лапы и давай повизгивать. Лисица вскочила — и на него. Он от неё.

Я стою — ничего понять не могу: то ли мой Догоняй ополоумел, то ли лисица какая заколдованная. Красногон же, сын знаменитых родителей! За что деньги плачены?

Наконец обернулся он. Сшиблись. Оба в снег повалились.

«Ну, — думаю, — кончено! Загрыз».

Не тут-то было! Повозились, повозились в снегу, — встали, расскочились, уселись друг против друга. Оба языки вывалили — дышат. Потом опять друг на друга. На дыбашки поднялись и один другого повалить силятся, — лапами борют, — играют!

Играют, стрели их в глаз! Настояще играют! Это гончак-то с лисицей! Красногон!

Я как гаркну:

— Чтó делашь!

Лис пулей в кусты. Догоняй за ним.

Домой я вернулся мрачнее тучи. Ничего старику говорить не хотел, да он заставил, — рассказал ему про пса. Гляжу: улыбается.

— Дивья! — говорит. — Что ж тут мудрёного, когда они с этим лисом добрые товарищи. Из одной плошки в детстве ели, играли, возились. Потом лисёнок верёвку перегрыз, в лес убежал. Ходил я с твоим Догоняем — на зайцев наганивал. Дак они как встретятся на опушке, так обо всём забудут: хаханьки у них да хохоньки, в хоронушки играют да в догоняшки.

— Вот вам, пожалуйста, — сказал охотник Касим Касимович, пряча детскую улыбку в густую бороду. — Выходит, сами по себе добрые они — звери-то. Даже хищные. А кровожадность у них с голодухи.

И, подумав, заключил:

— Дети и детёныши — они на всем свете одинаковые. Когда сытые, так не сердитые, игры одни на уме. Полагать надо, то же и у взрослых было бы, как бы всяк в душе своей дитя сохранил до старости.