С третьего года большая часть семинарских лекций читалась по-латыни. Преподаватели, вызванные из Киева и Чернигова, привезли с собою рукописные латинские учебники. Чужие языки, мертвые и живые, вообще сделались обязательными в семинарской программе. Однако сменявшиеся довольно часто губернские архиереи старались делать упор на более знакомые им языки.
При епископе Иоанне Дубинском усиленно изучали греческий, при Дмитрии Сеченове — латынь, при Вениамине Пуцек-Григоровиче — снова греческий. Следующий начальник Феофан Чарнуцкий приказал обучать семинаристов французскому языку (после буржуазной революции 1789 года сей «новатор» оказался изгнанным). Еще один из епископов обучал лично сам древнееврейскому языку. Наиболее просвещенный из всех Дамаскин-Руднев ввел преподавание языков волжских народностей — татарского, мордовского, чувашского.[69]
Изучение многочисленных наук поглощало большую часть дня. Свободные часы и перерывы между занятиями полагалось заполнять «упражнениями в играх честных и телодвижных». Во время обедов и ужинов особые чтецы «услащали» общий слух чтением «историй воинских» или «повестями о мужах, просиявших в учениях». По праздникам разрешалось кататься на лодке, но с запрещением переезжать на луговой берег Волги.
Старших и младших семинаристов держали в строгом повиновении. За важные провинности полагалось телесное наказание с градацией: в одних случаях — по-семейному, в сенях перед классом; в других — торжественно, на дворе, под колоколом (сзывавшем на трапезу). Сечение практиковалось «в две, в три и четыре лозы». Из других наказаний чаще других назначались: обувание в лапти (на день, на два, на три дня), прислуживание за обеденным столом, мытье кухонной посуды.
По закону кормить семинаристов полагалось за счет взносов от доходов местных церквей и монастырей. На деле те и другие всеми способами уклонялись от этого и частенько ученикам приходилось недоедать. Скудность питания заставляла наиболее бедных семинаристов (тех, которым не помогали родители) изощряться в способах зарабатывания денег. Они писали письма по просьбам неграмотных обывателей, читали и пели в церквах, произносили поздравительные стихи, речи и диалоги на семейных праздниках. Во время святок и в пасхальные дни ходили по домам со звездою и вертепом (райком), представлявшим «праздники».
Восемь лет впитывали в себя философские и богословские знания молодые нижегородские поповичи, а затем разъезжались: часть — продолжать образование в Московскую духовную академию, а другие — на места, в разные города Поволжья.
В последней четверти XVIII столетия Нижегородская семинария уже не была страшилищем для уездных «батюшек» и «матушек». В рассаднике поволжских миссионеров, при комплекте в 500 учеников, в некоторые годы бывало одновременно до 600.
Дамаскин-Руднев ввел в семинарский обиход новинку — «диспуты», во время которых разгорались прения по научно-философским вопросам, читались с кафедры оды и речи на разных языках. Диспуты привлекали много посторонних слушателей.
Дамаскин распорядился устроить в большом семинарском зале кафедру, по примеру хорошо знакомого по годам юности Геттингенского университета. Два места вверху и внизу занимались во время диспутов возражающим и отвечающим, или, как тогда говорили, «оппонентом» и «респондентом». На трех боковых стенках этой кафедры нарисованы были символические изображения богини Минервы (ум), Диогена с бочкой (мудрость), горящего светильника (просвещение).
Перед каждым диспутом разучивались хором канты (стихи). Студенты выпускного класса готовили речи на десяти языках (русском, церковно-славянском, латинском, греческом, древнееврейском, немецком, французском, татарском, мордовском, чувашском), «спорщики», обычно первые ученики разных классов, вели полемику.
12 января 1755 года правительство обнародовало указ об учреждении Московского университета. Его задачи определялись так: «Хранить небесный огнь науки и проливать благотворный свет ее в отечественном слове». По наметке идейного создателя университета гениального М. В. Ломоносова, университет должен был быть общерусским учебным заведением, т. е. заполняться студентами всех частей страны. К открытию, назначенному на 29 апреля, выяснилось, что целиком заполнены студентами только два факультета из трех.
Охотно поступали на юридический и философский факультеты дети дворян и разночинцы из состоятельных кругов, до того учившиеся в разных пансионах или дома. На медицинский факультет дворянские отпрыски не стремились, так как здесь при приеме требовалось знание латыни, предмета, неизвестного в помещичьих семьях.