Очертя голову

— Ты меня тоже совсем не любишь, мама? — тихо спросила я.

— Да как тебе не стыдно! — в гневе вспыхнула мама, встряхнув укладкой так, что та снова опустилась идеально, волосок к волоску. — Обвинять меня! Меня! В таком! Когда я на тебя пожертвовала всю свою жизнь?! Возила по школам, репетиторам, кружкам, готовила тебе только полезное, домашнее, лечила твои вечные сопли! И теперь я даже обеспеченную старость не заслужила?! Ничего себе благодарность!

Я лишилась дара речи. Она сделала шаг из комнаты, но вдруг вернулась и заявила:

— Ты никуда отсюда не уйдёшь, Соня! Я думала, ты взрослая, и, наконец, можно вздохнуть, но нет, в тебе ещё бушуют подростковые гормоны! Дурости через край! А пора уже, пора стать взрослой и ответственной, и научиться благодарить! Прав был Павел, но я не он! Так что сиди в этой комнате и думай!

Мама вышла, хлопнула дверью, и вдруг защёлкнулся замок. Как в детстве. Я не поверила своим ушам, бросилась к двери. Дёрнула за ручку! Заперто! Теперь я на самом деле пленница?!

Я в отчаянии хлопнула ладонью по отшлифованному дубу. Ты не можешь так со мной, мама!

Но из-за двери я услышала удаляющиеся шаги, а затем откуда-то с лестницы приглушённое:

— Нет, Паша, не уговаривайте. Это проверенный способ, посидит, одумается, уж я-то знаю.

И его удовлетворённый смешок со словами, которые я не расслышала… Кажется, это был комплимент.

Раньше я бы опустилась на корточки и расплакалась, но почему-то снова перед глазами вспыхнули глаза Луки, а потом слова миллиардера под мухой — что-то про свободу и Кастанеду. И я громко вслух сказала:

— Нет!

Меня пробила дрожь, но не от страха, а от волнения, от странной решимости, наполненной ажиотажем, каким, должно быть, наполняется лошадь перед заездом. И впервые в жизни я поняла: или сейчас, или никогда!

Я больше не могу так! Уж лучше не дышать — напомнило мне жжение в лёгких.

Судорожно покопавшись в кармане шорт, я позвонила Артёму Маринину. Он был вне доступа. А и к чёрту! Не буду ждать ни секунды, не могу, физически не могу!

Я схватила с полки спортивную сумку, с которой обычно ходила в бассейн, и быстро, пока не одумался кто-то из «благодетелей», побросала свои вещи. Натянула джинсы, футболку и свитер, зашнуровала кроссовки. Куртку, как солдат в ружьё. Сумочку и рюкзак с ноутбуком на плечи. Толкнула дверь на балкон. В лицо ударила свежесть августа, больше похожего на сырую осень. Ничего!

Я прошла по длинному балкону, окаймляющему половину второго этажа — до «пожарной лестницы». Пальцы обжег холод металлических поручней. И это ничего!

Я тихо спустилась по гофрированным ступеням. Скользнула по тёмному двору. Обошла освещённую окнами столовой часть двора, прячась за беседкой. Набрала код на замке на калитке и вырвалась на улицу. Оглянулась. И вдруг побежала.

Прочь! К чертям! К остановке! Пока не ушла последняя маршрутка!

Я бежала. И воздух менялся. Он был полон решительной глупости, мурашек и… свободы! Я запрыгнула в полупустой белый Форд и села на свободное сиденье.

Может, я пожалею об этом? Не важно! Я сделаю это сама! В отличие от тех, кто остался позади, я умею чувствовать! Я знаю это!!! Мне показали!!!

И тут же в голове снова возникли чёрные глаза, наполненные тёплым лукавством. Сердце наполнилось им, почти растоптанное до черепков за эти дни, но всё ещё живое. И я сама была зла, решительна, взъерошена, но всё-таки жива!

Пусть ты обманщик, Лука! Пусть тебе плевать, где я и что со мной! Пусть мне хочется ударить тебя и забыть! Но сейчас мне есть за что тебя благодарить…

Благодаря тебе я точно знаю: Я не вещь!

Маршрутка тронулась. В телефоне звякнуло сообщение, и я широко раскрыла глаза. Это знак?

Глава 28

Лука не умел себя ненавидеть. Даже в моменты, когда знал, что виноват. Была в этом какая-то врождённая мудрость — принимать себя со всеми своими ошибками и долго в них не копаться. Кто-то назвал бы его легкомысленным или даже поверхностным, но на самом деле, ему просто не с кого было брать пример для самобичевания.

Дедушка Фабио в свои семьдесят говорил о вкусе к жизни, одевался стильно, шутя заигрывал с кокетками на улице и начинал утро с глотка хорошего вина. Бабушка устраивала деду сцены для пикантности, как стручок чили в болоньезе бросала. Но через минуту после дикого скандала они целовались со страстью пылко влюблённых, наплевав на возраст. Любви от них с избытком доставалось и Луке — предки не стеснялись по поводу и без повода расцеловывать его, уже взрослого мужчину, в щёки, называя «миа дольче бамбино»[25], хотя в сонме внуков имелись «бамбино» и куда младше.