Очищение

Деревня представляла собой, в сущности, одну улицу из пары сотен домов, протянувшуюся километров на пять. На склонах сопок лепились небольшие, но ухоженные огородики, асфальтированная (хотя и побитая) дорога отделяла эту улицу от неширокой быстрой речушки, явно впадавшей в Амур. Тут и там у воды лепились лодочные сараи. Надо многими домами вращались разнокалиберные ветряки, поставленные с умом, — их постоянно крутил как бы катившийся по склону ветер. Дома выглядели разнокалиберными, но не запущенными, люди, попадавшиеся навстречу, почти все были вооружены и смотрели с интересом и в то же время с отчетливым собственным достоинством, бурчали — вежливо, хоть и не очень разборчиво — слова приветствия. На склонах сопок Романов тут и там заметил какие-то пещеры — явно обустроенные, с подпертыми столбами навесами над входом. Потом еще зацепил взглядом единственное двухэтажное здание — явно школу, — и Лодырь распахнул перед ним подпружиненную калитку из заходящих друг на друга толстых плах.

— Заходи, гостем будешь.

Над воротами кралась, припав к верхней их планке, резная рысь. А во дворе Романова первым делом обворчали — лаять было явно ниже их достоинства — два гигантских черных кобеля. Но даже не тронулись с места из-под навеса — Лодырь только дернул рукой в их сторону.

Романов ожидал, что в доме будет обязательно хозяйка и куча детей. Но оказалось, что староста Поманухи (так называлась деревня, это «сказал» переставший наконец темнить Женька) живет вообще один. Да и дом был не то чтобы неухоженный, но какой-то… пустой. Не в смысле, что там не было мебели — был даже ЖК-телевизор (вряд ли, правда, рабочий). Но жилым казалось только одно место — у печки, к которой была приделана широкая резная лавка и где стоял большой стол. К удивлению Романова, над столом вся стена между небольшими окнами была занята большущей многоярусной полкой с разнокалиберными потрепанными книгами. Одна из книг — заложенная длинным пером — оказалась на самом краю стола. Это были «Диалоги» Платона.

Впрочем, Лодырь тут же отодвинул книгу подальше, чтобы поставить на стол глиняный жбан с белым квасом, который и разлил в две сувенирные кружки в честь Олимпиады-2014. Кивнул Романову:

— Садись, куда глянется. Квас пей, хороший квас… К вечеру поесть принесут. Не помрешь с голоду?

Романов покачал головой. Уточнил, пригубив острый холодный квас:

— А что у вас там за украшения на подъездной дороге?

Лодырь хмыкнул:

— А, это… Я уж и не замечаю… Так это… это еще с позапрошлой весны. Тогда тут еще просто деревня была, рядом — да там, на сопках — лагерь беженцев, а я мимо проходил… правду искал… да… Гляжу — матерь моя волосатая женщина… В лагере шум, гам… Приехали на трех грузовиках какие-то… гм, гм… гм… существа… — Лодырь уткнулся взглядом в точку на стене и как будто заснул (Романову он вдруг отчетливо напомнил в этот момент Древня из книг Толкиена). Потом встряхнулся, продолжил: — Да… Приехали и прямиком в лагерь. Мол, граждане Российской Федерации, принимая во внимание ваши тяжелые бытовые условия, миссия ООН пре-неб-рег-ла, значит, опасностями войны, решила вам помочь и взять на себя заботы по воспитанию ваших детей… Они у вас, русских, все равно грязные, и сами вы малообразованные и непродвинутые. Ну, как обычно у нас — вой, визг, а что делать — никто не знает… вместе с беженскими деревенские детишки попали, они вместе играли там… — Лодырь вздохнул. — Я сперва подошел, говорю мирно: вы детишек отпустите и езжайте, откуда приехали, в эту вашу ООН. Езжайте. Добром говорю. Тут одна п…да с ушами, функционерка, значит, говорит мне — мол, сам отсюда иди, валенок нечесаный, мы святое дело делаем… и глазами горит на меня, огонь демократский так из глаз-то и брызжет! Я аж испугался, да со страху как еб…у ей в лоб из «кольта»… я ж пугливый вообще, у меня нервенная система вся как есть начисто борьбой за правду расшатана… А у нее чего-то мозги на кабину вылетели. Некрасиво так шлепнулись, я прям поморщился. Тут туда ж опять ты шум поднялся, народ забухтел и как-то незаметно, значит, приезжих потоптал, а они взяли и померли, вишь ты — штука… — Лодырь огорченно покачал головой. — Я сперва ненадолго тут остался — думал, кто останки грешные забрать приедет, я б поговорил, что детей у родителей отымать нехорошо… разъяснил бы темным… да вот, — он развел руками, — не приехал никто. Ну я подумал-подумал и дальше тут остался — старостой. Народ дюже просил… Так и живем.

— А свежие? Там разные есть, — усмехнулся Романов.

— А это еще всякие-разные неместные, — обстоятельно пояснил Лодырь. — Кто дармовщинкой нашей сиротской польстился, кто, значит, нас на кой-то под свою крышу взять хотел, кто еще чего некрасивое удумал… Ну мы их, значит, и повесили. А чего? Там вон с краешку один качается, заметил ты, не… так у него писюн чесался больно, у страдальца. Он его о девчонок маленьких чесать приладился, ну мы его поймали, и того. За что чесалось. Мы ж добрые. И тихие. Людей вон туда-сюда возим, с того живем, — проникновенно закончил Лодырь и отпил квасу.