Очищение

— Нельзя попустительствовать мерзости, порокам, обычной глупости человеческой только потому, дескать, что если бороться со всем этим, то могут пострадать сами носители, а значит, во имя гуманизма надо это все признать «вариантами нормы» и всем дать с младых ногтей «право выбора». В переводе на русский — капитулировать перед гадостью, потому что так проще жить. Лучше пусть на всю жизнь пострадает психика у сотни и без того больных детей… кстати, не факт, что их нельзя вылечить… чем во имя их дури или болезней позволить на всю жизнь искалечить психику тысяче детей нормальных. Лучше пусть будут бесправны десять тысяч человек, чем они заразят — в своем праве! — безумием миллион людей. Никто не смеет давать права кидаться в души других калом во имя «свободы слова и самовыражения». Да, на этом пути можно дойти до жесткого и жестокого контроля всех и вся. Однако… можно и не дойти. Но вот на противоположной дороге — неизбежный тупик диктатуры всевозможной мерзости над нормальными людьми, безжалостное насилие гуманного ненасилия над совестью, телом, душой, мозгом каждого человека с детских лет. Я понятно говорю?

— Да, — коротко и честно ответил Шестаков.

Романов подумал и добавил:

— О многом в жизни можно спорить. Почти обо всем. Но о нормах морали не ведут споров. Они или есть, или их нет. И любой софист… Знаешь, кто такой софист, проходили? — Мальчишка наклонил голову. — Так вот, софист всегда окажется сильней… ну, например, твоих слов «Я люблю свою мать!». Он логично и весомо докажет тебе такое, что ты ужаснешься себе и будешь стесняться матери. Обрывай такой спор в самом начале — кулаком. Ножом. Пулей. Затеявший спор о таком заведомо хочет встать выше человеческой морали и бравирует этим. Что ж, положи его ниже уровня земли — вот самый стоящий аргумент. А теперь отправляйся спать. Через неполные пять часов — подъем.

— Я все понял, — задумчиво сказал Шестаков. Отсалютовал, вскинув голову, и, глядя прямо в лицо Романову, неожиданно улыбнулся и почти убежал обратно в здание…

Романов постоял какое-то время, вошел следом. Дежурившие у пулемета дружинники проводили его взглядами. Люди спали здесь же, в коридоре, и Романов не сразу понял, что Женька ухитрился «устроить» ему ночлег отдельно — на втором этаже и на вытащенной туда кровати. О чем и сообщил жестикуляцией, весьма выразительной — сам Белосельский дожидался Романова у входа на лестницу.

Пробираясь между спящими, Романов думал о разговоре с Шестаковым.

И еще о северном сиянье и розовых облаках.

Глава 11 Воины дорог

Ты видишь ее, опуская ресницы…

Ты веришь, что, стоит позвать хриплым воем, –

ОНИ — из Созвездия Белой Волчицы –

Придут обороной и встанут стеною!!!

«Кошка Сашка». Созвездие Белой Волчицы

Амур не кипел. Собственно, его не было вовсе. На месте правого берега — сколько хватало глаз — раскинулось буроватое пространство мутной воды. По ней шли отчетливые волны — река продолжала течь к морю, но — мертвая.

«Счастье, что в Уссури этого не случилось, — думал Романов. — А то бы припекло нас, мало бы не показалось…»

Он вздохнул. Смотреть на это пространство горячей (не кипящей, но отчетливо горячей) воды было тяжело. Муторно как-то. Левый берег удалось увидеть только в бинокли. Там тоже стояли безлистные деревья, что-то еще дымилось… Правда, картина эта не была неожиданной — о том, как обстоят дела с Амуром, предупредил еще до Женьки Антон Медведев. И это было еще ничего — за Хабаровском от бывшего правого берега уходили на юг жуткие огнедышащие трещины.

Но одно дело — слушать, другое — видеть.

Отряд рассчитывал выйти к Амуру юго-западней, в районе Комсомольска-на-Амуре. Двигаться и без того было трудно, местность пересекало неимоверное количество небольших речек — многие высохли, но все равно оставались серьезными преградами, через которые не всегда удавалось найти мосты. Часть мостов была взорвана или сгорела… А тут еще счетчики Гейгера начали угрожающе потрескивать, напоминая о судьбе этого города, — и пришлось потратить двое суток на выход сюда. За все это время людей не встречали, хотя пару раз попадались косвенные признаки скрытого в разоренных деревнях и заброшенных небольших городках человеческого жилья. Искать этих людей не было ни времени, ни возможностей, а главное — это было ни к чему. И вообще местность вдоль реки производила тяжелое впечатление вымершей. Если южней просто не было хозяина, то тут не было жизни. Много встречалось людских останков: вчера в одном из городов в бинокли видели целую улицу, заваленную человеческими скелетами и полуразложившимися телами. Но заходить туда не стали — не было ни собак, ни ворон, и было неясно, что именно убило людей и от чего они спасались.

А сегодня — вот он, Амур…