Очищение нации. Насильственные перемещения населения и этнические чистки в Румынии в период диктатуры Иона Антонеску (1940–1944)

И действительно, вспыхнувшая вскоре эпидемия тифа грозила перекинуться на соседние населенные пункты. 16 сентября губернатор К. Войкулеску направил районным властям циркулярное письмо, в котором указывал:

Евреи, не имея продуктов, выменивают у жителей соседних сел необходимые съестные припасы на свои вещи, как то: ковры, одеяла, подушки, пододеяльники и т. п. <…> [Поскольку] вещи, вымениваемые жителями, грязны и полны паразитов, это может привести к распространению болезней среди населения.

Исходя из этого, К. Войкулеску приказал «воспрепятствовать указанным обменам любыми способами»[755]. Показательно, что приказ К. Войкулеску не содержал указаний на меры, которые следовало приять для улучшения положения интернированных. Массовая гибель заключенных в лагеря евреев не представляла для К. Войкулеску проблемы до тех пор, пока они не заражали соседнее нееврейское население. Вполне возможно, власти смотрели на быстрое сокращение еврейского населения как на положительное явление, которое «естественным» образом облегчало задачу «очищения» провинции от евреев. Согласно свидетельству выжившего в Кишинёвском гетто еврея, К. Войкулеску завел привычку каждое утро спрашивать своего адъютанта: «Сколько жидов умерло сегодня в „гетто”? – Семь, господин губернатор. – Как? Всего лишь? – отвечал Войкулеску»[756]. Хотя проверить это свидетельство не представляется возможным, оно верно передает дух румынской политики.

Согласно данным, собранным Комиссией по расследованию нарушений в Кишинёвском гетто, в декабре 1941 г. (эта комиссия известна и как комиссия Никулеску, по имени ее председателя, генерала Константина Никулеску), осенью 1941 г. в лагерях и гетто Бессарабии и северной Буковины находилось около 70–80 тыс. евреев[757]. Некоторые лагеря и гетто были гигантскими. В Вертюжанах, где вместимость лагеря оценивалась его комендантом в 15 тыс. человек, число заключенных приближалось к 23 тыс., в Маркулештах было не менее 9 тыс. заключенных, а возможно, и больше, в Единцах – приблизительно 11 тыс. человек, в Сокирянах – порядка 10 тыс.

В Кишинёвском гетто численность заключенных была свыше 11 тыс. человек[758]. Но были места с меньшим количеством заключенных, как Сороки с 3500 человек, Бельцы с 2500 человек, Кагул с 500, Оргеев с 300 и Вилково с 35 заключенными[759]. Неудивительно, что больше всего данных имеется о крупных лагерях и гетто, но можно предположить, что основная логика и динамика была повсеместно одна и та же, даже если какие-то местные детали и различались.

Только к середине сентября власти наконец приняли меры, чтобы обеспечить заключенных продуктами питания. По крайней мере в некоторых местах евреи стали получать плату (35 леев в день) за тяжелую работу, например ремонт дорог. Но пищи по-прежнему недоставало, и оплата труда не достигала прожиточного минимума. В Единцах, например, префектура выдавала лишь по 300–400 граммов хлеба в день на человека. Лишь половина выпечки выдавалась тем, кто не имел средств к существованию, вторую же половину власти попытались продать заключенным по 10 леев за килограмм. Когда попытка провалилась из-за отсутствия денег у многих евреев, а хлеб начал портиться, власти обвинили заключенных, утверждая, что у них были деньги, но они не покупали хлеб, надеясь, что его распределят бесплатно. В Секурянах, где положение было, видимо, несколько лучше, власти распределяли бесплатно лишь 200 кг хлеба на 10 000 человек, а остальной продавали по 13 леев за килограмм – это означало, что за целый день тяжелого труда заключенный мог купить менее трех буханок хлеба[760].

Помимо того, что попытка заставить обедневших людей покупать хлеб по вздутым ценам была совершенно иррациональна, она может также рассматриваться как своего рода официальная коррупция, поскольку ее целью было решение финансовых проблем местных властей. Но были и хорошо документированные случаи коррупции частной, когда официальные лица пытались нажиться на страданиях евреев. Наиболее вопиющим был случай коменданта Вертюжанского концлагеря подполковника Василе Агапие и его заместителя капитана Севера Будэреску. Используя конфискованный у евреев масляный пресс, они наладили производство 2 тыс. кг мыла, из которого заключенным не досталось даже самой малой части, поскольку всё было продано местным жителям, а большую часть прибыли В. Агапие и С. Бэдэреску положили себе в карман. Они также ввели незаконную таксу за право обменивать вещи на продукты, которую они взимали в равной мере как с заключенных, так и с местных жителей, а затем присвоили ее[761].